Пароход идет в Яффу и обратно (Рассказы и повесть)

…Между Тигром и Ефратом,
на пригорке на горбатом,
вся в сияньи утопая,
княжит пава золотая…[29]

«Что такое стихи? — говорил взгляд Акивы. — Тлен, легкомыслие, женские забавы».

И еще говорил его взгляд: «Зачем ты завываешь, наглец? Ты ее соблазняешь своим пением. Вор! Ворюга!»

Акива смотрел в окно и, когда мимо проходил стройный араб в бурнусе, отплевывался.

— Зачем ты плюешься, мой муж? — спрашивала Малка.

— Арабы — собаки! — восклицал Акива.

Он посидел с ними еще несколько минут, затем вымыл руки и пошел к Стене Плача.

Гордон заметил, что, как только Акива удалился, Малка встала и подошла к окну. Из-за угла показался высокий араб в английском френче и сапогах. Поверх френча был наброшен бурнус. Он поймал взгляд Малки и прошел в дом.

— Я не останусь здесь ни на одну минуту, — сказала дочь наборщика. — Я не желаю разговаривать с нашим врагом.

— Какой же он враг, если я с ним дружу? — спросила Малка. — Останься, я прошу тебя.

— Я не останусь здесь ни на одну минуту, — повторила дочь наборщика.

Малка взяла за руку Гордона.

— А вы?

— Я останусь, — сказал Гордон.

— Хорошо, — воскликнула дочь наборщика, — я останусь, но только на пять минут, не больше.

Когда Малка вышла навстречу арабу, дочь наборщика шепнула Гордону:

— Она позорит себя дружбой с арабом. Кто же ей поверит, что это только дружба?

— Муса, — сказал араб, знакомясь с Гордоном.

Дочь наборщика он, видно, знал и раньше. Он кивнул ей, оглянулся и сбросил с себя бурнус. Бурнус лег у ног Малки.

— Я вам налью вина, — предложил Гордон.

Он был смущен, так как еще ни разу так близко не сталкивался с просвещенным арабом.

— Вы забыли, что Муса — мусульманин, — сказала дочь наборщика.

Муса посмотрел на нее недружелюбно.

— Я из тех мусульман, — произнес он, — что пьют вино. Точно так же, как господин Гордон, видимо, принадлежит к тем евреям, которые едят свинину.

Гордон засмеялся.

— Ем, ем, — ответил он.

Малка всплеснула руками.

— Боже мой, что, если бы мой муж слышал наши слова!

Однако она была довольна. Малка боялась: все будут стесняться, молчать, поглядывать друг на друга.

— Вы приехали из России? — спросил Гордона Муса.

— Да.

— Давно?

— Три года.

— На свою родину?

В его голосе была насмешка, чуть уловимая.

— Перестаньте! — воскликнула Малка. — Сейчас начнется сражение.

— Да, на свою родину, — раздраженно произнесла дочь наборщика. — Вы отрицаете этот исторический факт?

Сухощавый, с впалым животом, Муса взялся за свои усы. Он вытянул длинные ноги.

— Нет, — сказал он, — не отрицаю. Но вы подумали о том, что за эти легендарные тысячи лет на этой земле кое-что происходило? Мне интересно: вас там, в России, господа сионисты осведомляли о том, что вы едете на землю, занятую чужим народом, и что придется сгонять бедных крестьян с их участков, которые они обрабатывали веками?

— Нет, — сознался Гордон.

— Возьмите бисквиты, — сказала Малка. Она не знала, можно ли успокоиться или же надо быть настороже.

— Мы никого не сгоняем, — гордо произнесла дочь наборщика.

— А Медре?

— Что в Медре? — спросил Гордон.

Он чувствовал, к своему удивлению, что этот араб ему приятен, между тем как дочь наборщика раздражала его своей надменностью.

— Сионистский банк, — ответил Муса, — снова собирается купить землю у Мустафа-эль-Хуссейна. Эффенди промотался, ушел в разврат, а в свое время я наступал под его командой на Дамаск. Он продает землю, на которой веками живут его соплеменники.

— Вините эффенди, — сказала дочь наборщика.

— Я знаю, что эффенди — мерзавец, — грустно произнес Муса, — но я бы на месте Сионистского банка не покупал у него владений; это разорит сотни феллахов.

— Да, это печально, — посочувствовал Гордон.

— О, вас очень легко убедить, — воскликнула дочь наборщика. — Видно, Ровоам Висмонт сделал уже свое поганое дело. Имейте в виду, господин Муса, что Сионистский банк совершает обычную покупку, вполне законную в любой из стран мира.

— Кроме одной, — сказал Гордон.

— Я удивляюсь, — воскликнула дочь наборщика, — почему до сих пор не вышлют Ровоама!

Гордон смотрел на Мусу взглядом внимательным и изучающим. Он понимал: перед ним сидит арабский националист, один из тех, кого обманул Лоуренс.

— Вы знали Лоуренса? — спросил Александр.

— Я был его шофером, — ответил Муса, — до того, как стал офицером.

— Вы офицер?

— Но я сын народа, — сказал Муса, — так же, как и вы. Мне говорила госпожа.

Он выпил вина только затем, чтоб сделать паузу в разговоре. Отодвинув рюмку, он произнес:

— Мне рассказывала госпожа (он показал на дочь наборщика), что у себя в России вы разделяли идеи правящей власти. Почему же, заботясь об интересах русского бедняка, вы не хотели подумать о бедняке арабском?

Гордон улыбнулся.

— Позвольте, — сказал он, — господин Муса, спросить вас в свой черед: почему вы не хотите подумать о еврейском бедняке?

— Правда на нашей стороне! — воскликнула дочь наборщика. — Политика евреев мирная, это арабы агрессивны.

— Но евреи проявляют агрессию тем, что приезжают сюда.