Выдающийся английский хирург Джон Хантер, ставший прототипом доктора Дулиттла, внес значительный вклад в развитие медицины, но и совершил несколько ошибок, которые ввели в заблуждение медиков нескольких последующих поколений, не смевших спорить со столь авторитетным исследователем. Например, он считал, что гонорею и сифилис вызывает один и тот же возбудитель, причем доказал это вполне убедительно, сделав себе прививку гонореи, но заразившись обоими заболеваниями. Он, конечно, не знал, что прививочная игла заражена и гонореей, и сифилисом.
Но кроме венерического конфуза и заявления о том, что негроиды происходят от белых людей, почерневших из-за воздействия солнца, у Хантера есть забавное высказывание о мужском семени: «Сперма представляет собой противное на вкус вещество, но если подержать ее немного во рту, она производит теплоту и ощущение специй, и эффект длится некоторое время».
О памяти человека, давшего имя музеям хирургии в Лондоне и в Глазго, есть курьезная история. В запасниках Хантеровского музея в Лондоне есть мемориальное кресло, переделанное из кровати. Табличка содержит информацию о том, что кресло сделано 22 сентября 1879 года Фрэнсисом Баклэндом и описывает, как исходная кровать попала к нему – из госпиталя Святого Георгия, откуда ее передали доктору Уодхему, который и подарил кровать Баклэнду. Сидели на нем один раз – когда его установили в президиуме медицинского собрания для почетного председателя.
Все знали о благоговейной любви выдающегося английского хирурга Фрэнсиса Баклэнда к наследию великого медика Джона Хантера: и кто-то из друзей решил подарить ему на день рождения кровать, в которой Хантер лежал в больнице. Больничная койка, наверняка окутанная для Баклэнда чуть ли не волшебным свечением, конечно же, не могла использоваться им по назначению и простаивала в одном из помещений его дома. Через какое-то время после получения ценного подарка ученого посетила гениальная мысль сконструировать из кровати своего кумира памятный трон. Перевернутые ножки превратились в подлокотники, изголовье – в спинку, ложе – в седалище, а для пущей важности была приделана латунная табличка, подтверждающая невиданный провенанс.
Письменный стол Джона Хантера и стул, сделанный из его кровати. 1893 г. Это ужасное кресло – возможно, один из самых несуразных и неудобных предметов мебели, что мне доводилось видеть. Тем не менее столь уродливый трон – не просто памятник дурновкусию, но и исторический артефакт мира эксцентричных ученых XIX столетия
Статуя изображает Ореста и Электру, предвкушающих месть своей матери Клитемнестре, убившей их отца. Интересно, что после убийства матери Ореста не убили богини мщения Эринии, так как он оказался под защитой Аполлона.
Миф об Оресте, Электре и Клитемнестре рассматривают как иллюстрацию ослабления обычая кровной мести. За нее отвечали богини Эринии, которые непременно настигали человека, убившего своего кровного родственника. Поэтому богини мщения, например, не преследовали Клитемнестру, которая убила всего лишь мужа, и обрушились на Ореста, отнявшего жизнь у матери. Орест, был спасен, потому что обратился за помощью к Аполлону и Афине, читай к государству, которое в лице ареопага получает все большую монополию на лишение жизни и дарование права жить – в противовес архаическим законам.
Орест и Электра, также известные как «Группа Людовизи», с подписью скульптора: «Это сделал Менелай, ученик Стефаноса»
Эсхил, описывая Эриний, преследующих Ореста, убившего мать, в сущности говоря, фиксирует уничтожение культа богини-матери. У многих богинь античного пантеона есть дети, но любопытно, что ни в Греции, ни Риме, в сущности, не было культа богини-матери. Он получил распространение скорее с ростом популярности христианства. Кроме того, Эсхил фиксирует пересмотр вопросов зачатия, в частности, мнение, что мать не родительница, но лишь кормительница воспринятого семени, то есть главенствующей становится именно роль отца. Эринии преследуют Ореста за убийство матери – но они старые богини, а защищающий его Аполлон – новый мужской бог.
Агнеллий из Равенны составлял жизнеописания даже тех епископов, о которых у него не было никаких сведений. По его мнению, столь высоко поставленные Господом люди не могли не быть ревностными в вере, добродетельными и сердобольными. «И думаю, что ни в чем не солгал», – говорил он.