Парижский оборотень

— Отпусти! — испуганно прошептала она.

Он хотел отпустить ее, но пальцы не слушались. Бертран медленно притянул девушку к себе. Она закрыла лицо рукой, будто защищаясь. Глаза в страхе распахнулись.

— Не надо! — умоляла она. — Не делай мне больно!

Внезапно Бертран отпустил ее.

— Я не хотел обидеть вас, — с мукой в голосе сказал он. Потом отвернулся и добавил: — Можете идти, если пожелаете. Проводить вас на улицу?

Ее минутный ужас исчез. Чего она так перепугалась? Ей стало очень стыдно. Повинуясь порыву, Софи обвила Бертрана руками.

Его руки остались недвижны. Настала его очередь испугаться. Он осознал, что на мгновение утратил контроль над собой. Как он посмел сжать ее в объятиях! Лучше бы им вовсе не встречаться. Лучше бы он убил себя.

— Бертран, — тихо и нежно окликнула его Софи.

Он не ответил.

— Бертран, — в отчаянии она сорвалась на крик, — ты что, не любишь меня?

— Я люблю тебя так сильно, что лучше бы совсем… — со вздохом начал он.

— Тогда не мешкай, обними меня, — перебила она.

Он послушался.

— Крепче обнимай, — сказала девушка.

Он опять повиновался.

— Еще крепче, — прошептала она. От сомкнутых вокруг нее рук, от близости его тела она ощутила такое блаженство, что голова закружилась, а дыхание стало прерывистым. Напряжение сменилось слабостью, Софи показалось, что она вот-вот истает, растворится. Однако кое-чего недоставало. Если бы он сжал ее еще сильнее. Смял ее. Растерзал! Искалечил!

— Держи, держи меня крепче, — тяжело дышала она. Софи все еще мечтала исчезнуть в нем, но не могла. В отчаянии она закричала: — Сделай мне больно, Бертран! Не жалей!

Его руки тисками сомкнулись вокруг ее тела. Боль вспышкой пронзила Софи, но она почувствовала небывалое возбуждение, точно из самого ее нутра выпустили птицу и та неистово и оглушительно запела. И тогда тело Софи наконец растворилось. Стало трудно дышать.

Они по-прежнему стояли у кровати.

— Мне больно, — проговорила она. Он мгновенно отпустил ее. Софи посмотрела ему в глаза. Сначала в один, потом в другой. Она искала в них объяснения только что пережитой радости. Но видела лишь необыкновенные, огромные, темные глаза под густыми бровями, неуместные на таком мальчишеском лице.

Она была благодарна ему. И пыталась как-то выразить эту благодарность. Но что она могла сказать? Что сделать? Они опять сели на постель и взялись за руки.

— Какие у тебя длинные ногти! — воскликнула она.

— Не смотри на них, они уродливы.

— Не говори так. Никакие они не уродливые, а очень красивые и блестящие. Но почему такие большие?

— Потому что… — начал он и запнулся. — Это у меня… болезнь.

— Болезнь?

— Да.

— Чем ты болеешь?

Он чуть не бросился ей в ноги и не выложил все начистоту. Но сдержался и попробовал сменить тему.

— Она называется онихогрифоз[96], — сказал он.

— Онихо… Как?

— Онихогрифоз, — повторил Бертран.

Софи звонко рассмеялась.

— Запиши это слово для меня.

— Давай-ка лучше на твои ногти полюбуемся, — предложил он. — Похожи на гладкие драгоценные камни. — Он поднес их ко рту и поцеловал. Ощутил соблазн прикусить кончики ее пальцев зубами, что сразу и сделал, но нежно.

Однако ей все равно было больно. Она хотела вскрикнуть и отдернуть руку, но не стала. Разве это не способ выразить ему свою благодарность?

— Кусай их, если хочется, — принялась настаивать она, а когда он замешкался, спросила: — Не хочешь?

Он вспомнил, что испытал подобное в детстве, когда рассказал маме про боль в паху и она решила посмотреть.

Бертран поборол свой стыд и ответил:

— Хочу. — Но желание уже пропало. — В другой раз, — добавил он.

— В следующий раз, то есть завтра, — уточнила она. И встала. — Ох, так поздно! В столовую я сегодня не успею.

Короткий зимний день сменился холодными серыми сумерками. Бертран с девушкой поспешили на улицу, чтобы найти для нее извозчика.

Дома Софи ждал Барраль. Тетя Луиза тоже была там и молчала, всем своим видом выказывая крайнее негодование.

Мать сразу принялась бранить дочь. Однако Барраль почувствовал такое облегчение, что только и смог сказать:

— Слава Богу, вы в безопасности. Слава Богу.

— Ты где была? — спросила мадам де Блюменберг. — Мы все сошли с ума от беспокойства, весь дом из-за тебя переполошился.

— Я просто гуляла, — беспечно ответила Софи и отправилась к себе в комнату.

После ужина они остались с Барралем наедине.

— Я так волновался, — признался он. — Думал, в вас попал вражеский снаряд и поклялся отомстить проклятым германским гуннам.

Она улыбнулась.

— Милый Барраль.

И во второй раз за время его длительного ухаживания положила свою ладонь на руку офицера.

Глубоко тронутый, он сжал ее пальцы и заговорил дрожащим, искренним голосом:

— Дорогая, что вы думаете о моем письме? Вам не показалось, что я был излишне дерзок?

— Почему же, нет, — неуверенно ответила она. Он неверно истолковал причину ее смущения. — С чего бы мне считать вас дерзким?

— Значит, я могу? Могу? — едва не вскричал он.

— Что, Барраль?!

— Вы позволите мне… То есть… могу ли я… вас поцеловать?

Она опять улыбнулась. Он казался ей глупым мальчишкой.

— Конечно, можете, — тихо сказала она.

Он взял ее лицо в свои руки и посмотрел ей в глаза.