Парижский оборотень

К вечеру он вновь сильно проголодался, но о курятине или зайце даже думать не хотелось. Внезапно Бертран опять поймал себя на странной мысли: «Ну почему я не взял руку Жака? Да, Жак был моим закадычным другом, которого я знал всю свою жизнь, но, в конце концов, он же умер, разве нет? А если ему все равно в могиле лежать, то к чему угрызения совести?» И он бесстрастно подумал: «В следующий раз буду умнее».

Урчание в животе усиливалось, и он невольно старался держаться поближе к деревням, надеясь встретить одинокого ребенка. А еще начал приглядываться к церквям и кладбищам, высматривая венки, ленты или иные приметы недавних похорон. Стемнело, но он все еще неприкаянно бродил близ уснувших ферм, и собаки лаяли, учуяв его запах. Потом он решил найти убежище в лесу. Тело изнывало от голода. Он тявкал и подвывал на луну, видя ее холодный блеск меж силуэтов листьев и ветвей.

Стоило Бертрану покинуть место своего утреннего преступления, как на дороге показался молодой батрак. Он случайно пнул башмаком какой-то твердый предмет, и тот вылетел вперед из-под его ноги. Это была отличная походная трость. «И кто мог потерять такую вещь?» — подумал парень и пошел дальше, изящно размахивая тростью и ударяя ею о землю в такт шагам.

Добравшись до фермы, он показал находку товарищам.

— Глядите, что у меня есть. Здорово, да?

Трость всем понравилась, но один из работников сказал:

— Ты где ее взял? Это палка старика Брамона, нашего лесничего. Лучше ее вернуть.

— Это да, вернуть придется, — немного грустно ответил батрак, жалея, что нужно расстаться с отличной полированной тростью, к которой уже успела привыкнуть рука.

— Обязательно отдай, — посоветовали ему. Однако вещь вернулась к законному владельцу лишь спустя неделю, потому что у парня нашлось много отговорок для отсрочки часа расставания.

— Откуда она у тебя? — удивленно спросил Брамон.

— На дороге валялась.

Брамон недоуменно покачал головой. Затем показал трость жене.

— И что это значит? — поразилась она.

— Хм. Скорее всего, ничего. Помнишь, она ему не понравилась и он просто нес ее, вложив в лямки мешка? Может, выпала, а он не заметил.

— Но пока что мы не получали весточек ни от него, ни от тетушки Луизы. Хотя он, конечно, до Парижа добрался.

— Мать, дай ему время. Сама знаешь, лишних денег у него не водится. У нас еще четыре рта, особо не забалуешь. Он это прекрасно знает. Да и тетя Луиза еще беднее, чем мы. Так что успокойся.

— Не могу. Жаль, не могли мы отправить нашего мальчика, как полагается. Месье Галье сказал мне, что Бертран поехал из Арси на поезде. Он и сам за ним, как только получится, последует. Хоть бы с Жаком все было хорошо!

Батрак, нашедший трость, неожиданно ушел к себе в деревню, затосковав по невесте, оставшейся дома. Он даже решил не дорабатывать неделю, потеряв часть жалования. Это и стало основным доказательством против него на суде, когда, приблизительно через неделю, обнаружили тело несчастного Жака, а батрак превратился в обвиняемого. Рассчитав все по часам, следствие пришло к выводу, что в то утро он должен был встретить Жака на дороге как раз там, откуда было недалеко до могилы в лесу.

Можно было выстроить две версии: либо он трость действительно нашел, либо убил ее хозяина. Не приговорили парня только потому, что других улик против него не обнаружилось. Да и иного мотива, кроме грабежа, на который опиралось обвинение, тоже не усмотрели.

На суде старый Брамон бормотал:

— Если его отпустят, я убью его собственными руками!

Но его жена видела в произошедшем одну трагедию и, качая головой, вновь и вновь повторяла:

— Только представьте, Жак и от деревни отойти не успел. А мы-то думали, что он давным-давно в Париже.

Даже невеста батрака не смогла поверить в его непричастность и бросила парня, и тот, оправданный по закону, вдруг обнаружил, что отринут обществом. Лишь Галье обращался с ним достойно, но, когда парень пришел к нему в поместье, то узнал, что месье отбыл в Париж. Несчастный отщепенец хотел уехать подальше, однако денег на это не было, хотя вся деревня думала, что наличные Жака хрустят у него в кармане. Выходом оставалась армия: в ту пору шел призыв, пруссаки осаждали Париж, — но он так и не записался в солдаты, а просто однажды вечером напился от отчаяния и повесился.

— По крайней мере, стрелять не пришлось, — проворчал Брамон. — Сразу видно, совесть у него была нечиста.

Ему рассказали о посмертной записке, оставленной самоубийцей: «Я невиновен, но даже моя дражайшая Элен не верит в это. Как мне жить дальше?»

Брамон удивленно хмыкнул.

— Надо же, такие наглецы будут продолжать врать и перед судом Господним.