Парижский оборотень

— Тогда позвольте мне первым поздравить вас с рождением сына.

У Эмара невольно вырвался вопрос:

— Она умерла?

— Кто? Мать? — Доктор прищелкнул языком с самодовольством профессионала. — Такие гладкие роды еще поискать. Выскочил, как котенок. Если б всегда так легко проходило, мне бы и трудиться не пришлось.

— Но тот крик…

— Конечно, бывает немного больно. Лучше вам пока ее не видеть. Она заснула. Возвращайтесь утром.

Врач дружелюбно похлопал Эмара по плечу, а затем поспешил вниз по лестнице, тут же о нем позабыв.

Эмар неожиданно вспомнил, что до возвращения тетушки с полуночной мессы осталось не так уж много времени, и торопливо захромал вниз вслед за ним.

Едва он уселся в любимое кресло у окна, как у двери раздался шум, после чего в гостиную вошли мадам Дидье и Франсуаза.

— Это было чудесно, — сказала тетушка.

Эмар хотел задать вопрос, пришедший в голову первым, но слова застряли в горле. Он смог выдавить лишь мычание. Мадам Дидье бросила на него подозрительный взгляд. Он собрался с силами и выговорил:

— Вы о чем?

— О мессе, конечно, — ответила она. — Проповедь вышла такая трогательная, такая душевная. Как будто все собственными глазами увидели рождение… Ну, Эмар, сейчас-то с тобой что? Ты бледен как мел!

— Немного утомился, — как можно спокойнее ответил он. — По-моему, мне пора отправляться в постель.

— Ты увиливаешь, — строго сказала мадам Дидье. — Быстро говори, что у тебя болит. Тебе срочно надо выпить травяного чая или принять порошок ревеня.

— Да нет же, — возразил он, — утром мне полегчает.

Тетушка покачала головой.

— Ты совсем о себе не думаешь, — заявила она. — Но я-то за тобой присмотрю.

Эмар вздрогнул.

— Чувствую, тебе самому не помешало бы отдохнуть в деревне, — продолжала она. — Ты больше года не выезжал из Парижа: эти газовые фонари — чистый яд, а их все ставят и ставят. Немудрено, что люди, особенно женщины, то и дело падают в обморок. Когда я была девчушкой, женщин слабыми не считали. Ну вот, опять я детство вспомнила и про тебя позабыла. Точно-точно, становлюсь болтливой, как старуха. Погоди, сейчас я тебе ревень принесу.

Не найдя мужества спорить с ней, Эмар покорно проглотил порошок.

Назавтра он с раннего утра рвался увидеть Жозефину, однако ни Франсуаза, ни мадам Дидье, похоже, не собирались к мамаше Кардек. Их спокойствие выводило его из себя. Как можно в такой день хлопотать по хозяйству? Воистину, женщины — создания бессердечные. Крик Жозефины всю ночь преследовал его и до сих пор звучал в ушах. Всю ночь напролет он прокручивал в голове пережитое. Слышал, как гремят тазы. Слышал приятную хрипотцу врача, прерывающую бас мамаши Кардек. Перед глазами стояла женщина с ужасным ведром розоватой воды, где он, кажется, даже разглядел круговерть алых струек. Эмара трясло. Он никак не мог сладить с собственными фантазиями.

Наконец до него донесся голос мадам Дидье:

— Франсуаза! Франсуаза! Как же мы позабыли-то?

Эмар с облегчением вздохнул. Он намеревался присоединиться к ним, как только они заговорят о посещении Жозефины. Однако тетушка продолжала:

— Все белье давно лежит в сундуке. Значит, и пропавшие простыни там.

Он с раздражением услышал, как обе женщины поспешили к сундуку и открыли его, ахнув от удивления. Потом они долго смеялись над собственной рассеянностью, твердя одно и то же, и Эмару показалось, что он вот-вот задохнется от гнева: «Да как же мы позабыли… Никогда б не подумала… Не знаю, что на меня нашло».

Днем выяснилось, почему женщины были столь равнодушны.

— У меня прямо камень с сердца упал, — сказала мадам Дидье Франсуазе, когда та наливала в тарелку густой суп.

— Oui, madame.

— И что это был за камень? — спросил Эмар.

— Мамаша Кардек никого к нам не прислала.

— А должна была? — проговорил Эмар, внезапно все поняв.

— Ну да, она вчера сказала Франсуазе, что пришлет весточку утром, если ночью что-нибудь случится. Ах, худшее позади. Ребенок на Рождество не появился.

Эмар поперхнулся.

— Суп как кипяток, — проворчал он. — Франсуаза, разве я недостаточно часто просил тебя не подавать его таким горячим?

— Oui, monsieur, — ответила кухарка, не сумев скрыть обиды, а когда выходила, трясясь от злости, добавила: — Просили — года три назад.

— Зачем ты грубишь? — спросила мадам Дидье, тоже рассердившись.

— Господи! — не сумев ничего придумать, выпалил Эмар. Хуже всего было то, что он сам понимал, как плохо обошелся с Франсуазой. — Теперь все примутся дуться по углам.

— Ну, ты сам виноват, и неплохо бы тебе помириться с ней поскорее.

Ему не оставалось ничего, кроме как пойти на кухню и уговорить Франсуазу перестать обижаться. Слезы лились потоком, как и ее воспоминания: она, мол, уже тридцать лет в семье, месье младенчиком еще был, она его на руках носила, пеленки грязные стирала, потому что мадам Галье вечно болела, а денег прачку нанять не всегда хватало — и так далее, и тому подобное, ad nauseam[35].

Эмар заставил себя сказать ей:

— Я знаю, что вы с тетушкой стали для меня роднее матери.