Парижский десант Посейдона

- Слушай меня, парень. Сейчас не время шутки шутить. Ты попал в скверную историю. В очень скверную. Тебя взяли на вражеском боевом корабле. Ты понимаешь, что это значит? Чем ты там занимался - неизвестно. Ты знаешь, что полагается за сотрудничество с врагом?

Жаворонок прекрасно знал, чем занимались на вражеском корабле Сережка и Соломон. Но он нуждался в стопроцентной уверенности: он хотел быть уверен, что слышит правду, причем всю правду. К тому же страх и чувство вины неизменно располагают к сотрудничеству и никогда не бывают лишними.

То, что Сережка попал в скверную историю, тот понимал и сам. Не привыкать. Он уже и не представлял себе иных историй.

- Я не сотрудничал! Меня силком привезли… из концлагеря…

Курить на подлодке не разрешалось, но у майора был особый статус. Ему разрешалось все, и Жаворонок закурил. Дополнительный фактор, токсическое воздействие. Он не думал об этом, действовал по наитию.

- Да? А вот твой дружок поет другое…

Сережка тупо смотрел на особиста.

Соломон? Поет? С чего ему петь? С другой стороны, можно и спеть, если велят… Он и сам и споет, и станцует. Хотя станцевать у него вряд ли получится.

- Не понимаешь? - усмехнулся Жаворонок.

- Нет…

- Видишь ли, дружок твой дорогой говорит, что вы были добровольцами. Что вам пообещали свободу, безоблачную жизнь в Германии, если вы согласитесь работать на фашистскую науку.

Это звучало настолько бредово, что Сережка вновь не нашелся с ответом. Он и поверил Жаворонку, и не поверил.

- Как звали врача, который работал с тобой в лагере? - Майор резко сменил тему. Этот вопрос он задал в третий раз.

- Валентино…

- Опиши мне его.

Майор искал противоречия в показаниях, и они, конечно, случались. Остапенко путался. Валентино получался у него то высоким, то не очень, то брюнетом, то шатеном, то полным, то стройным. Самому Жаворонку все это начинало надоедать. Он щурился от табачного дыма.

- Ну так все же: что ты делал на корабле?

- Ничего…

- Хорошо. Допустим. Что с тобой делали на корабле?

- Уколы кололи…

- Какие?

- Откуда же мне знать…

- Больно было? - участливо спросил майор.

- В лагере больнее…

- Ну и дальше?

- Что дальше… плохо было… тошнило, рвало… поносило… сыпь была. Сознание потерял.

- Ладно. Мы сделаем тебе анализы и все проверим, - предупредил майор. - Еще что было?

- Еще в камеру водили…

- Что за камера?

- Не знаю… Там машины какие-то…

- Тоже было больно?

- Не, там не больно. Но потом все равно рвало. И волосы лезли…

Жаворонок задумался. Пока все совпадало с предположениями и прогнозами. Лучевая болезнь интересовала Лаврентия Павловича особенно.

- И ослабел, говоришь, сильно? - спросил он неожиданно.

- Да… ноги не ходят…

- Угу. А как же ты Месснера убил?

- Кого? - Остапенко наморщил лоб.

- Немца. С которого вы шмотки сняли.

Сережка разволновался. Он почувствовал, что его поймали на явном несоответствии, хотя он рассказывал чистую правду.

- Я не знаю, как оно получилось, - произнес он с горячностью. - Мы же вдвоем… Это как сила какая-то прилетела откуда-то. Мы не думали, что получится. Я и помню-то слабо. Он такой гад был…

- Гад, - согласился Жаворонок. - И все же? Как?

- Отвернули балясину железную… там была такая над койкой…

- Чем отвернули? - иронически усмехнулся майор.

- Крестом.

- Каким еще крестом?

- Вот этим, - дрожащими руками Сережка полез за пазуху, вывалил на ладонь погнувшийся крестик.

Жаворонок покачал головой:

- Так ты, выходит, верующий?

Остапенко пожал плечами. Ему было трудно определить свое отношение к религии. Он знал только, что крест его спас.

- А ведь пионером был небось? - Майор прищурился еще сильнее.

- Был. У нас все были…

- Пионер, а крест носишь. Ну-ка, снимай и давай сюда.

- Нет!

Сережка выкрикнул это звонко, страшно.

Он накрепко зажал крестик в кулак и отпрянул. В глазах его Жаворонок прочел готовность убить и его, особиста, как гада-Месснера, если понадобится, если он только посмеет посягнуть на крест. Ему уже приходилось видеть подобный огонь в очах фанатиков-мракобесов, которых он сутками выдерживал без сна, в стоячем положении, и которым мочился в лицо и расплющивал суставы.

- Ну-ну, - майор покачал головой.

Сережку трясло.

Вдруг глаза его, извергнув последнее пламя, закатились, и он грохнулся в обморок.

Глава седьмая ДОПРОС ДИССИДЕНТА

Соломон Красавчик держался увереннее.

Это удивило майора Жаворонка: ведь парень, как-никак, совершил убийство, хотя бы и ненавистного фрица. Майор уже знал, что именно Соломон нанес основные удары, добившие Иоахима Месснера. Непонятно, как он вообще поднял тот здоровенный брус после такой жизни.

Более того - уверенность Соломона граничила с наглостью.

Вдобавок он изъяснялся намного складнее и грамотнее, чем Остапенко, и это почему-то было неприятно Жаворонку. Не то чтобы майор был таким уж ярым антисемитом, да и партия еще не до конца созрела для антисемитского курса. Но Жаворонок нутром чувствовал чужого.