Паранойя. Почему я?

– Если бы не внуки…– цедит теща, преградив путь в дом, но тут же замолкает. Видимо, сообразив, что, если бы не дети, я бы уже давным-давно послал ее на хер, а то и еще что похуже.

К счастью, от пустых склок отвлекает счастливый возглас Дениски, бегущего мне навстречу.

– Папа! Ура, ты приехал! – пожимает он мне руку и обнимает так крепко, что у меня внутри все переворачивается от этой чистой, незамутненной радости. Все проблемы отступают и кажутся чем-то незначительным, пока сын торопливо рассказывает, как он провел последнюю неделю.

– Знаешь, а Оля сказала, что ты ей больше не отец, – признается он тихо, когда мы поднимаемся к нему в комнату.

– Вот как… – усмехаюсь невесело и отвожу взгляд, не зная, что на это ответить. Впрочем, Дениске ответ и не требуется.

– Я ей сказал, что она – дура! И что, если ты ей не отец, то пусть идет и живет тогда на свои деньги! – со всей горячностью провозглашает мой маленький адвокат. Я невольно улыбаюсь и треплю его по всклоченным вихрам, дивясь совсем не детским рассуждениям.

– Это где ты такие разговоры услышал? -спрашиваю осторожно, но Дениску все равно задевает, что я усомнился в его способности мыслить по-взрослому.

– Нигде! Я уже большой и сам все понимаю! -нахмурившись, отрезает он обиженно. Мне снова хочется улыбнуться, но сдерживаюсь. В таком возрасте крайне важно, чтобы тебя воспринимали всерьез, поэтому хлопаю сына по плечу и миролюбиво заверяю:

– Знаю, сынок, просто не думал, что у тебя такой материалистический подход ко всему.

– Не ко всему. Но либо ты гордый до конца, либо заткнись! – снова отправляет он меня в нокаут моими же собственными словами, сказанными когда-то кому-то из родни.

Втягиваю с шумом воздух и пытаюсь придумать ответ. Конфронтировать самого себя довольно непростая задача, но я должен потушить этот огонек враждебности к Ольке.

– Сынок, ты, конечно, прав и я с тобой согласен. Но когда дело касается близких людей, не все так просто. Мы должны делать им скидку и идти на уступки. В этом, собственно, и заключается проявление привязанности и родства. Она -твоя сестра…

– А ты – мой отец! – возражает он, понимая, к чему я клоню.

– Да. И у меня к тебе просьба, – переобуваюсь, как всегда, на ходу и меняю тактику. – Не ругайся из-за меня с сестрой. Она просто сейчас очень обижена, вот ее и заносит. Со временем эта обида пройдет и, возможно, она пересмотрит свое отношение ко мне. В любом случае пообещай, что будешь для сестры хорошим братом. Ты ведь знаешь, что на днях вы уедите и возможно…

– Бабушка сказала, что ты уходишь от нас и у тебя теперь будет другая семья, – выпаливает сын, отводя взгляд и краснея до корней волос. Я же едва сдерживаю мат. Вот ведь старая крыса! Никак не угомониться.

– Сынок, – собравшись с мыслями, заглядываю ему в глаза. Вести такие разговоры мне не по себе, да и не умею я, если честно. Но куда деваться? Заварил – расхлебывай, поэтому продолжаю, – мы действительно с мамой развелись и больше не будем жить вместе, но это ничего не меняет в моем отношении к тебе и к твоей сестре. Я всегда с вами и для вас. Вы – моё всё и это ничто никогда не изменит: ни разные дома, ни наши разногласия с мамой, ни новая семья и дети, если они появятся. Я хочу, чтобы ты всегда помнил, кто бы что ни говорил тебе обо мне, я вас очень люблю с сестрой. Никогда не сомневайся в этом. Ладно?

Дениска кивает, я же продолжаю:

– И пообещай, что в мое отсутствие будешь для мамы и сестры помощником. Ты теперь здесь за главного, сынок, хорошо?

– Хорошо, пап, – обещает он и, помявшись, бросается мне на шею, стараясь не показывать слез.

Я и сам держусь на честном слове. Втягиваю с шумом запах его волос и сжимаю крепко-крепко, пытаясь запомнить. Зная, что, когда увижу в следующий раз, сын будет выглядеть совершенно иначе. Дети в этом возрасте меняются очень быстро, а мне потребуется немало времени, чтобы закрыть все старые двери.

Мы еще немного болтаем о спорте, планах, обязанностях, но как-то постепенно диалог сходит на «нет». Прощание дается нелегко, но я стараюсь улыбаться, Дениска тоже силится сквозь слезы. Не говоря ни слова, вручает мне фигурку своего любимого, коллекционного солдатика. Я тяжело сглатываю и благодарно киваю, понимая все, что мой ребенок хотел этим сказать. Целую его напоследок и торопливо ухожу, чтобы не видеть его слез.

В комнату к дочери иду с тяжелым сердцем. К счастью, на пути никто из родственников не попадается и удается немного собраться с силами. Однако я все равно несколько минут расхаживаю взад – вперед в коридоре, не решаясь войти.

Я не знаю, что мне сказать и, как вообще Олька отреагирует на мой визит, но не могу уйти, не попытавшись поговорить. Поэтому стучу и, не дождавшись ответа, открываю дверь.

Дочь стоит у окна, повернувшись ко мне спиной. Вся ее поза выдает напряжение и ожидание. Это радует. По крайней мере, она хотя бы готова выслушать.

– Здравствуй, Мышонок, – замерев в нескольких шагах от нее, начинаю осторожно.

Олька молчит и кажется, даже не дышит. Я же лихорадочно подыскиваю слова, преодолевая эту сковывающую изнутри неловкость и стыд.