ПАРАЛЛАКС 606. Том II

Забренчало что-то под ногами, будто продуктовая тележка скатилась по лестнице. Вцепившись в ледяные перила, Родион заглянул вниз: на дне колбы темнела круглая площадка. На ум пришла ассоциация с газовой конфоркой. Где-то в подсознании зароились догадки, и от этих догадок ладони монаха вмиг вспотели. Лоб вновь покрылся испариной. С противоположной стороны к пробирке примыкал патрубок, который заканчивался высокими вратами в стиле готического собора. Двери украшал детализированный горельеф: взявшиеся за руки люди, мифические создания, созвездия. Фотографическая память сработала щелчком обскуры, и Родион моментально их вспомнил. Врата, которыми кончается Великий коридор; двери, что открываются в часы Колокольного звона. Они вели в пробирку, но не к полу, не к площадке или к лифту. Эти врата просто висели в воздухе, метрах в тридцати над мрачным матово-чёрным диском.

- Вот что находилось в конце великого коридора, бабочки. Ни отца, ни сына, ни святага духа. Ни портала, ни нирваны, ни распростёртых объятий Квазара. Любуйтесь, восторгайтесь, ликуйте. Вот куда приводил мотыльков свет, на который они так жаждали полететь.

Массивные шестерни дали ход, и зеркала начали вращаться по эллиптическим орбитам. Закреплённые на мостках прожектора включились, озарив колбу светом. Над цилиндром открылась диафрагма; из неё опустился колокол. Покрытый матовым нагаром, он закачался взад-вперёд, но совершенно беззвучно - стекло не пропускало ни децибела звука. Механизированная тишина скоблила череп изнутри. Царь-колокол раскачивался всё быстрее, и Родион ощутил, как теплеют перила. Воздух вокруг конфорки исказился дрожью, точно накалился. Родион хотел обернуться к Людмиле, но не успел - всё внутреннее пространство колбы, от чёрного диска до колокола, пронзили снопы наэлектризованного света, точно сверхскоростные частицы вырвались из бозонного заточения. Угловатые лучи пытались пробить стекло, но тщетно, и тогда они с невообразимой скоростью носились по колбе. Подобно порывым ярой вьюги; подобно взбешённым кометам, что вгрызаются в зарево пресыщенного радиацией воздуха. Достигая вершины пробирки, лучи врезались в зеркала, после чего отражались, преломлялись и складывались в узоры самозамкнутых граней калейдоскопа. Врата Великого коридора поползли в стороны. Ближайший монитор включился, будто подзывая монаха к себе. Родион подошёл к нему нехотя. Заглянув в экран, он замер в тревожном ожидании: ряды взявшихся за руки людей шли по Великому коридору на свет.

Шли на те самые сверхмощные потоки частиц за стеклом.

- Нет... нет, постойте... - слабо проговорил он и в тот же миг понял, что вера в Квазара начинает его покидать.

Но люди не слышали его; обитатели Дронариума держались за руки и шагали на свет. Их счастливые лица вводили Родиона в оцепенение. Суставы обрастали кристалликами морозного ужаса; пихни, подтолкни его кто - и он упадёт, разбившись хрустальной статуэткой. И вот в пробирку шагнул первый ряд призванных. Крохотные фигурки полетели вниз подобно брошенным в кострище плетёным человечкам. У них не было даже миллисекунд, чтобы осознать падение и ухватиться пальцами за воздух - обугленные дочерна тела рассыпались пеплом. Из облаков праха выскальзывали светящиеся фантомы - такой же фантом когда-то вёл Родиона в храм. Духи вливались в неистовую пляску белизны, а затем утопали в недрах планетарного зазеркалья. Родион смотрел, как сгорают люди, и его глаза щипало - из них хлынули слёзы обиды, несправедливости и презрения к самому себе. Он наблюдал, как раскачивается ударник колокола, и не мог пошевелиться. Души сожжённых кружили вихрями. На конфорке скапливались горы пепла; то же происходило сейчас и с мыслями Родиона. Его надежды полыхали в этой цилиндрической колбе. Там же полыхала и его построенная на лжи вера. Семьдесят лет сомнений и разочарований.

Вся жизнь - мистификация?

Обман на обмане.

Свет становился ярче. Пропал холод, остался лишь жар стыда.

«Я не просто глупец; всё это время я был слепой марионеткой. Пособником бесчеловечной бойни».

Подтерев слёзы рукавом робы, Родион обернулся - он собирался припасть к коленям Давида и Людмилы, дабы взмолить их о прощении. Он был готов на любые уговоры, любые унижения, лишь бы они поверили, что он не причастен к этому аду, и встретили его сочувствием. Он был обманут, как и все эти несчастные мотыльки. Он сам такой же мотылёк, разве что слепой втройне. Давид глядел на архимандрита безо всякого выражения; без злобы, но и без сострадания. Присутствовала в его карих глазах тень жалости, но Родиону было достаточно даже этого. В пальцах Людмилы поблёскивал затёртый мультитул.

- Слёзы? - вкрадчиво спросила она. - Ты так проникся моим печальным опытом?.. или тебе тоже навешали на уши лапши?

- Это не ваше дело, - отрезал Родион.

- Теперь уже да, - Люда кивнула на противоположный конец галереи. - Нам туда, мотылёчек.