Идеализация прошлого, уютный мирок выдуманной Святой Руси, естественно, заняли в «новом благочестии» центральное место. Здесь необходимо особо и безоговорочно подчеркнуть, что исполненное неукротимой творческой энергии христианское провозвестие всегда желало и желает проявлять себя в мире, что предполагает известный релятивизм в отношении к истории, так как мы живем и созидаем всегда здесь-и-теперъ. Апостольские традиции — православная и католическая — также ссылаются на историю и ее учитывают, однако они всегда действуют применительно к современным условиям и открыты как настоящему, так и будущему. Если же человек не действует, пассивен, ограничивается одной лишь болтовней, то для него естественно идеализировать историческое прошлое, «когда наши правили миром», когда «таким, как мы», были обеспечены власть и признание. В голове наших мечтателей рождается образ рукотворного рая, никогда не существовавший в истории Святой Руси, где всюду готов им «стол и [86] дом», где девки и бабы ходят в сарафанах и кокошниках, где кушаются блины с икоркой под балалайку и запотевший лафитничек с водочкой. Где никогда не было никаких бед и зол, противоречий и конфликтов, нищеты и безграмотности.
Из этого романтизированного прошлого рождаются идеалы и нормы, абсолютно неприменимые сейчас, да и во времена своего существования, по крайней мере в некоторых аспектах, вызывавшие сомнение в их соответствии христианской морали.
Нельзя сказать, что описываемое мировоззрение совсем уж не отражалось на поведении людей, что оно абсолютно ограничивалось одними разговорами за чашкой чая или чаще за водочкой. Но это поведение не требовало никаких усилий и жертв. Больше всего это мировоззрение нашло свое отражение в личностном плане в отношении к семье и женщине. Идеализируется на деле давно уже разрушившаяся патриархальная семья, которая мыслится состоящей из мужа-патриарха, покорно-безгласной жены и большого числа детей. Реальные условия жизни создают лишь пародию на такого рода идеал. «Патриарх», который должен нести ответственность и кормить семью, в силу своей пассивности и лени, презрения к работе «в миру» неспособен прокормить многочисленную семью, да и работает мало. К тому же большинство этих семей все же не многодетны, а гораздо меньшее количество реально многодетных семей вынуждено таким образом прозябать в нищете. Несмотря на то что провозглашается безусловная супружеская верность до гроба, безвольное и мечтательное сознание супругов не способно сохранить семью, и ее распад — не намного более редкое явление, чем среди семей их неверующих соседей. Второбрачные и третьебрачные среди современных православных — достаточно широкое явление.
Дети в таких семьях едва ли способны вырасти не только добрыми христианами, но и просто приличными людьми. С самого начала они воспитываются в презрении к окружающему миру, к учебе. Детские души вдобавок весьма чувствительны ко всякой фальши — а формироваться им приходится в атмосфере безудержной стилизации, поджатых губ в адрес целого мира, а нередко и прямого лицемерия.
При всем том мужья еще и фарисейски требуют подчас от жен бросить работу, хотя сами живут за их счет. Работу жены, естественно, не бросают, зато спокойна совесть их супругов. Мужья не признают за женщинами права на собственное мнение, на творчество, на реализацию своей индивидуальности в науке, культуре, в религиозной сфере. Учитывая образовательный уровень женщин, естественно, что среди них есть и очень талантливые, но их загоняют в какую-то резервацию.
Смешно и нелепо выглядит молчащая безгласная жена, лишь подающая на стол, лишенная права голоса, собственного мнения. Где мы, в России или в Саудовской Аравии?
Природа прорывается сквозь ряску идеологии, ив этой среде появляются энергичные женщины, которые весь блеск своего пера [87] направляют на воспевание того образа жизни, при котором им положено молчать. Комично, например, читать вполне выдержанную в духе пресловутого «нового благочестия» заметку Елены Сергеевой1, в которой она, с легкостью раздавая ярлык «обновленчества», учит священников и просто мирян-мужчин «правомыслию».