Парадиз

Сегодня Зарайская впервые была в платье. Темно-зеленом, слегка переливающемся под светом ламп. Пожалуй, чуть более эффектном, чем положено для обычного рабочего дня.

Платье облегало руки, обтягивало плечи, треугольным вырезом открывало грудь, прорисовывало живот, бедра, сжимало ноги.

И узость его юбки, туго притиснутые колени, игра света при каждом едва приметном глазу движении создавали ощущение какого-то нетерпения, звенящего нерва и неудовлетворенности. Когда Зарайская бегала по офису, невольно чуть семеня, то и дело будто одергивая себя, сковывая в движениях, Дебольский чувствовал неясное мучительное сосущее натяжение. Неловкость, неудобство и алчность. Будто это его колени оказались нестерпимо плотно сжаты вместе.

С самого утра Зарайская была как-то особенно отчетливо энергична и возбуждена. Все вокруг нее кипело и бурлило.

В конференце шла репетиция, стоял шум, гомон, хохот. Девочки, сдернутые с работы, вертелись, спорили, кричали, что-то предлагали, перебирали звуковые сочетания. Мальчики-оркестранты, задействованные в программе, разыгрывались в углу, и верхние этажи офиса оглашались нарушавшими рабочую тишину грудными стонами трубы и режущими визгами скрипки. Все кричали, кто во что горазд. Зарайская то и дело поглядывала на дверь: должен был еще подойти ведущий, которого она собиралась показать коллегам. Несмотря на то, что контракт был уже заключен и подписан.

И Дебольский смог поймать ее, только когда та на минуту отбежала к автомату. Казалось, дрожа от нетерпения те несколько секунд, что он варил свой горьковатый пережженный кофе.

От духоты, образовывающейся в каждом зале, в который сгоняют двадцать возбужденных человек, щеки ее порозовели. Аромат духов, источаемый платьем, усилился.

Зарайская повела плечом, и волна пошла по телу: двинулось бедро, поджалось колено, и острый каблук нетерпеливо скребнул по полу. В полумраке прохладного коридора мутно-зеленое платье поймало всполох света и молочно-травянистой рябью прошло по животу. В глубоком вырезе грудь ее блестела от испарины.

Дебольский перебрал пальцами, и монеты для автомата тихо брякнули в кулаке.

— До свидания.

И вздрогнул от прозвучавшего совсем рядом голоса. Тот был вызывающе неуместен. Грубо натуралистичен. В темном коридоре, с шипящим автоматом, в облаке горько-сладких духов молчавшей Зарайской.

Та обернулась и машинально кивнула:

— До свидания, — и бархатистый голос ее терпким тремором влился в жужжание автомата, отдался в солнечном сплетении. Губы Зарайской растянулись в вежливой, безучастной улыбке.

Но Эльза Анатольевна в ее присутствии, казалось, еще больше сконфузилась, явно почувствовала себя неловко. Бросила короткий взгляд-кивок в сторону Дебольского. И с видимым облегчением заспешила к выходу.

— Долго она не продержится, — бросил он, глянув ей в спину.

Зарайская наклонилась к окошку, платье тугой перчаткой обтянуло ее тело. На спине прорисовалась острая цепочка позвонков, ямка копчика.

Она неловко, боясь обжечься, выпростала из зажима картонный стаканчик с теплым коричневым логотипом. Пригубила, пробуя на вкус. Казалось, мысли ее заняты чем-то другим, и ей не сразу удалось сосредоточиться на разговоре.

Потом губы чуть дрогнули, глаза стали теплее, и Зарайская вернулась в сумрачный коридор.

— Нет, — согласилась она, — пару месяцев от силы. — И заспешила к конференцу, чуть семенящий шаг ее отдался коротким речитативом стука каблуков. — Но больше и не потребуется.

— А потом? — с невольным любопытством спросил Дебольский. Оставив автомат, не выпив кофе.

Она сделала еще глоток, повела плечами:

— А потом все станет как раньше. — Остановилась в дверях конференца, чтобы допить прежде, чем зайдет внутрь.

— Направо, направо! — раздавался оттуда низкий, жаркий с хрипотцой женский голос: — Ну, девочки! Девочки, направо-направо, туда, где свет!

Там сейчас командовала жена Сигизмундыча.

— А жена? — тихо проговорил он.

Зарайская облокотилась о дверной косяк, и узкая фигура ее скривилась, изломалась. Острый каблук принялся крутиться на одном месте, мысок туфли поднялся.

— Ей хватит этого времени, чтобы убедить себя, что она терпит ради детей. — Зарайская сделала глоток, глядя не на Дебольского, а в зал.

Жена Сигизмундыча командовала громким, безапелляционно властным тоном. Не терпя возражений. И бегала вокруг стайки запутавшихся пестрых девушек. Собирая их в светлом углу, будто кур.

В худых до костлявости руках ее был огромный фотоаппарат с большим тяжеловесным зумом и кубом мощной вспышки.

К девушкам она относилась с каким-то надменным пренебрежением. И, пожалуй, имела на это право.

Жена Сигизмундыча была весьма-весьма хороша. Острая, колкая женщина несомненного типажа вамп. Белые волосы, черные брови. Рваные джинсы и мужской пиджак она сочетала с алчно-алой помадой. И для тех немногих, кто не побоится такую женщину, безусловно представляла непреодолимый соблазн.