Парадиз

При этом ела она ночи напролет. Приходя с работы, через два часа после прихода с работы, перед тем, как лечь спать, и в полночь. Она отекла, стала огромной и бесформенной. Так что Александр перестал узнавать в ней ту, на которой женился пять лет назад. С ним жил совершенно другой человек, и этот человек, требовавший от него любви и сочувствия, был ему неприятен.

На восьмом месяце в ней неожиданно снова проснулась сексуальность, и Наташка завуалированно предложила ему заняться сексом. Если Александр что и почувствовал, то только отвращение. Да он не смог бы, даже если бы захотел. А стоило ему представить, что удалось бы какими-то правдами и неправдами поднять свой член, то в голову тут же приходила паническая мысль, что тот заденет ребенка. И это было так чудовищно и кощунственно, что Александр пугался.

Наташку снова начало тошнить — как раз тогда, когда он, кажется, забыл уже этот запах, впитавшийся в плитку туалета. Но оно вернулось, и жена проводила над раковиной половину своего времени.

Она уже не могла готовить, убираться. Наташка — модница Наташка — перестала за собой ухаживать. Исчез аккуратный маникюр, тщательно наложенная и незаметная косметика. Даже родной запах волос, и тот исчез: она теперь боялась шампуня. Как и любой ругой бытовой химии, лака, помады, крема для обуви и ароматизатора в машине.

Прошел страх выкидыша — пришел страх родов. Все разговоры были только о том: где, как, когда и насколько при этом будет больно. А еще: кто, что, когда сказал, и что говорят приметы.

Каждый день Александр старался сидеть на работе допоздна. Так долго, как только возможно. Лишь бы не возвращаться домой. А приходя, прятался за компьютером, в туалете, в ванной.

По ночам с мучительным нетерпением дожидался, когда жена уснет. Бесшумно вставал с кровати и шел на кухню, закрывая двери в спальню и в коридор. Чтобы позвонить Ноне.

Загорелой, сексапильной Ноне, которая — он знал — бархатистым тембром виолончели выговаривая ему в трубку бесстыжие пошлости, совала себе руку в трусы. Руку с маникюром, в душном зареве ароматов крема, дезодоранта и духов. И дышала в спутанную сень растрепанных черных волос.

И эти мальчишеские оргазмы были единственным светлым пятном в адовом мракобесии его жизни.

Рожать Наташку забрали прямо с работы. Хотя все было рассчитано и подготовлено. Уже оплачено место в палате и договорено, какой врач будет принимать роды.

Но все вышло наперекосяк.

Когда она неожиданно позвонила ему из приемного покоя, куда ее привезла «скорая», у Александра в первое мгновение остановилось сердце. Он вдруг до дрожания ног испугался: что же теперь будет? И, не предупредив шефа, сорвался с работы — помчался в больницу.

Где его оставили на первом этаже в полной растерянности и испуге. И потекли томительные часы ожидания. Четыре пополудни, пять, шесть…

Он несколько раз пытался подойти к сестрам, прорваться на этаж. Но ответ был один: нельзя, ждите, пока ничего.

К десяти на такси из аэропорта приехала Роза Павловна. Ее на этаж пропустили почти сразу, заставили только надеть бахилы и халат.

Пробило десять, одиннадцать — ничего. Двенадцать, два…

Александр вышел на улицу. Стояла мрачная морозная непроглядная тьма. Щеки леденил мороз, но Александр этого не чувствовал. Желтые фонари высвечивали ледяную корку мглисто-белого снега, при каждом шаге под ногами раздавался разрывающий душу хруст.

Ему было страшно и одиноко. Уже не хотелось никакого ребенка. Да и непонятно было вообще: хотелось ли когда-нибудь. Разве им было плохо вдвоем? При мысли, что раз все это длится так долго, значит, с женой его что-то не так, сердце испуганно и потерянно замирало. Там, наверху, с Наташкой, наверное, происходило нечто немыслимо страшное. Александр воображал, и ноги его отказывались ступать по снегу.

А скрип его так гулко, звонко, больно резал уши, дробя сознание, что он не сразу вычленил в его скрежете надрывные, оскоминно знакомые звуки собственного телефона.

Мобильный дребезжал в кармане. И когда Дебольский очнулся от своей сковывающей потерянности, звон его показался нестерпимо резким и неуместным в ночной уличной темноте. Александр заметался, хлопая по карманам куртки. Панически, ледяными пальцами не с первого раза попал на кнопку вызова и прижал к уху с замершим, испуганным сердцем.

Чтобы услышать голос мамы-культуролога:

— Саша-Сашенька, ну где ты?! Родила, полчаса назад родила!

На часах было пять утра.

Ночь эта далась Александру нелегко. Казалось, он оставил в сумрачных коридорах больницы все свои истрепанные нервы. По утру руки у него дрожали как у алкоголика. В голове стояла звенящая пустота. Наташку он не увидел даже в окно. Только на несколько минут спустилась теща. Сказала, что рожала та очень тяжело, долго. Вся порвалась. Ребенок большой — четыре двести. Наташке наложили кучу швов. И с сердцем нехорошо.

Потом Александру разрешили, надев бахилы, халат и маску, подняться на третий этаж. В густо пахнущий больницей коридор. Где через стекло внутреннего перехода теща показала ему младенца — его сына.