Парадиз

Он возбудился сразу: еще когда сидел и смотрел на ее рот. И сейчас, пальцы сжавшие его член, стиснули уже торчащий кол. Александр даже не заметил, в какой момент она расстегнула ему ширинку.

Нона была жадна, требовательна и властна. Просовывала скользкий язык ему в рот, будто это она овладевающий мужик, а не он. И Александр, устанавливая главенство, наваливался, подминая ее под себя, замечая, что платье уже так широко распахнуто, что можно стиснуть пальцами грудь, сжать острые, смуглые, выпяченные соски.

Но не успел, почувствовал, что теряет губы женщины. В тумане возбуждения не понял, что происходит, только то, что она наклонилась, скрыв под спутанными волосами его колени. А потом взяла член в рот.

Сосала она великолепно. Так, что он, растеплев от напряжения, откинулся на спинку сиденья и, забыв обо всем, сипло надрывал удовольствием дыхание. Она быстро ритмично двигала головой и почти каждый раз производила тот пошлый, нестерпимо возбуждающий, звук, который никогда не получается у тех, кто не умеет делать минет. Это влажное чмоканье отдавалось в ушах, и волосы на его руках вставали дыбом, член дергался в ее мокром горячем рту.

— Быстрее, — прохрипел Александр, грубовато схватив ее за волосы и заставляя брать на всю длину. Она покладисто помогала себе сильными, умелыми руками. Волосы рассыпались черной спутанной мочалкой, и он скомканной паклей откинул их на сторону, чтобы видеть, как ее рот насаживается на член, и на смуглых щеках горит красный румянец. Губы, обхватывающие ствол, прошли вниз-вверх, вниз-вверх. Он почувствовал, как поджались яйца, и почти сразу с хриплым стоном выстрелил ей в рот.

Нона не стала возражать, она все проглотила, напоследок даже с силой сжала губами головку, будто высасывая последнюю каплю. Щеки ее горели.

Она тяжело выдохнула и выпрямилась. На ее выразительно насмешливом, породистом лице не было ни тени конфуза или раскаяния, губы, с которых стерлась помада, оставшаяся на его члене, еще сильнее выделились на холеном лице:

— Это за машину, — бархатистым тембром возбужденной виолончели рассмеялась она. Подалась вперед, и в широком вырезе платья Дебольский снова смог рассмотреть небольшую, идеальной формы грудь с темными сосками. — Ну что, Саша, — посмотрела она в глаза, — ты меня трахнешь?

Еблись они по-страшному. Жена уже больше месяца не допускала Александра до секса, и он разом выплескивал все скопившееся возбуждение и застоявшуюся сперму. А Нона секс любила. Дебольский впервые трахал женщину, которая бы так откровенно, искренне кричала во время оргазма.

Она любила кричать и любила кончать. И себя саму она тоже очень любила. Ее вылощенное, лакированное тело было совершенным не от природы (как иногда случается у совсем молоденьких девочек), а через труды косметологов. Высушенное на пилатесе, подкачанное в тренажерке, окрашенное в солярии. Насквозь пропитанное кремами и маслами.

Квартира у Ноны — Александр успел краем глаза заметить, прежде чем оказался без штанов на постели, — была шикарная. Правда, крошечная. Не квартира даже, а студия. Кухня в углу, и никакого коридора.

Но зато отделанная и обставленная с шиком. Александр даже отметил плитку, покрывавшую пол. Итальянскую плитку, стоившую баснословных денег. В свое время он, едва глянув, такие варианты сразу отмел: слишком дорого. Нерационально, он не мог себе такого позволить.

Нона могла. Ей нравилось быть расточительной и нерациональной.

Откинувшись от него в последний раз, рассыпав по мокрой потной спине густые черные волосы, она, и не думая одеваться, растянулась на простыни:

— Выпьем? — не дожидаясь ответа, поднялась, чтобы прямо в постель принести марочный коньяк с пузатыми бокалами. Оперлась на мягкую спинку кровати, проведя пальцем по длинному потеку спермы, ссыхающемуся на ее животе.

С глубоким удовлетворенным выдохом пригубила коньяк и пьяняще выдохнула:

— М-м-м… хорошо.

Легко, с усталой безмятежностью раздвинула загорелые колени.

— Даже спрашивать не буду, чем ты за эту машину расплачивалась, — не без какой-то внутренней злости посмеялся Дебольский. Испытывая подспудное желание ее задеть. Было что-то такое в слишком доступных женщинах. Не унизительное, а унижающее. А потому садняще неприятное.

Нона низко, со звуком треснувшего бокала, рассмеялась:

— Деньгами, Сашенька, — насмешливо сделала еще один глоток, улыбнувшись не ему, а коньяку: — Деньгами мужа. Он ушел — а деньги оставил. — Гибкая, растянутая на своих пилатесах, она как ртуть перетекла ближе — вытянулась на смятой простыне, опершись на локти. И посмотрела снизу вверх: — А ты красивый, Саша. Люблю красивых мужиков. Муж говорил, что я слаба на передок.

Треснутая виолончель проиграла длинный хриплый смех.

Уходя, Александр очень тщательно помылся. Не используя ни мыла, ни шампуня — чтобы ничем не пахло.