Парадигматик

– Хорошо, хорошо, пусть умрет какой-нибудь бездомный, нищий, покинутый всеми, никем не понятый и стареющий уже человек.

− Только учтите, обмен обязательно будет равнозначен для всех во всех отношениях.

– Да, хорошо, хорошо, хорошо… – стал бормотать, будто в ответ на какие-то свои мысли, а не на слова «черного плаща», человек с молотком. – Только верните его к жизни, верните его таким, какой он был до беседы с… с этой тварью.

Больная собака подняла на него глаза при этих словах и смотрела долго, не мигая. Самое настоящее страдание, горе отвергнутой домашней собаки читалось в ее больших гноящихся глазах.

Человек в черном обратился к ней:

– Ну, давай воскрешай его!

– Я?! – встрепенулась собака.

– Ну не я же! Ты заварила, ты и расхлебывай.

– Но ведь вы только что…

– Давай не болтай, воскрешай, быстро! И оставь ему немного ожогов и ушибов, чтобы все было правдоподобно!

Собака предпочла послушаться, она махнула хвостом, и…

– Что вы здесь делаете?! Террористы, сатанисты! Вон отсюда, – закричал композитор истерично, глядя на столпившихся людей в штатском, и встал с пола.

Люди в штатском опускали пистолеты, некоторые даже роняли их на пол, раскрывали рты и выпучивали глаза.

– Только еще одна деталь, – сказал, ни к кому не обращаясь, человек в черном. – Работу нужно делать чистецки. Поэтому вы, дорогушечка, – обратился он к человеку с молотком, − будьте добры попросить уважаемого композитора проследовать в окно, желательно, с разбегу, чтобы долететь до травяной лужайки, а еще втолкуйте ему, что не мешало бы забыть о случившемся… то же самое, в смысле, забыть, посоветуйте этим господам, − он показал на людей в штатском. − Они здесь никого не обнаружили, так что пусть уходят… да, и чтобы оружие свое забрали, а то побросали, как дети малые, как будто воскрешенных людей никогда не видели, ей богу!

Человек с молотком послушно исполнил распоряжение, так что композитор разбежался и выпрыгнул в окно, а люди в штатском подобрали оружие и ушли из квартиры.

– Ну все? Порукасто, и я пошел пить пиво? – обратился человек в черном к человеку с молотком.

– Нет, подождите! Вы нужны мне не за этим; композитор – это случайность, мы просто немного не успели. Я просил Диму, чтобы он позвал вас для другого. Помогите мне, пожалуйста, отправить эту… – он сморщился и бросил взгляд на собаку, – на ее законное место, в коляску на площадке недостроенного дома.

Человек в черном некоторое время неподвижно стоял, по-видимому, присматриваясь к больной собаке, потом щелкнул языком и сказал:

– А!… а.. понятно, кто это перед нами расселся… Нет уж, дорогушечка, с самим собой вы сами и разбирайтесь, я вмешиваться не буду.

Собака вдруг ощутила, что невидимые цепи, которые сковывали ее движения, исчезли. Она сразу же выхватила откуда-то из-под мышки пистолет-пулемет и всадила пол-обоймы в черного господина. Он отлетел в глубь прихожей, застонал и воскликнул с чувством: «Все кончено!..»

Человек с молотком бросился к собаке, но она прицелилась ему в голову и крикнула: «Эй, эй!», и он остановился. «Брось молоток, только не в меня», – сказал собака одновременно с возгласом из прихожей: «Дайте мне попрощаться с землей».

Человек с молотком послушно положил свое оружие на пол. Когда он разогнулся, из прихожей раздался душераздирающий стон: «Ну что же, пусть моя смерть ляжет на твою совесть!»

Собака запрыгнула на подоконник и, размахивая пистолетом и облезлым хвостом, закричала со слезами в голосе:

– Ну почему? Почему ты не понимаешь меня?! Почему ты меня так ненавидишь? Что я сделала тебе? Зачем ты преследуешь меня, что тебе от меня нужно? Хватит!.. − собаку перебил, заставив вздрогнуть, громкий крик из прихожей: «Вызываю на дуэль». − …ну хватит, пожалуйста! − продолжила она. − Я уже на грани срыва, я боюсь свихнуться из-за тебя! До чего ты меня довел! У меня уже лапы трясутся! Ну сколько можно издеваться надо мной?

Во время паузы, вторя ее восклицаниям, человек в черном прокричал из прихожей, и в его голосе уже не было слышно боли: «Я совершенно не понимаю… причин такого резкого обращения со мной».

Собака недобро глянула в сторону прихожей, прошлась туда-сюда по подоконнику, держа на прицеле человека, положившего на пол молоток, нервно рассмеялась и заговорила снова. Интонация ее слов фантастически изменилась, теперь это была не жалобная мольба, а злорадная угроза:

– Ну ничего! Я вырасту и тогда покажу тебе! Сладко не покажется! Вот только вырасту, и держись у меня! – последнее слово она прокричала уже налету, выпрыгнув из окна третьего этажа.