Парадигма

— Я всегда злюсь, когда вопрос касается Игоря. И я его не убью, если ты об этом. — Тихо произносит он и оглаживает большим пальцем кожу тыльной стороны моей ладони. — Да и, скорее всего, я ему ничего не сделаю. Ибо бесполезно. — Медленный выдох, прикрытые глаза, снова пальцем по коже. — Боже, как я заебался уже…

— Может, это не он? — тихо произношу я, — ну не настолько же он… не знаю, бездушный что ли…

Саша смотрит на меня долгим, непонятным взглядом. На миг там появляется отблеск непередаваемой боли, полной растерянности, глубокого отчаяния. Это всего лишь миг, но меня просто вжимает, вдавливает в кресло под гнетом таких его эмоций, но он уже переводит взгляд в лобовое стекло, прищуривается, подавляет себя. Краткая затяжка, и длинные пальцы левой руки, с зажатой сигаретой постукивают по коже руля. Взгляд затуманен, досаден, разочарован. Голос прорезает повисшую тишину, прорезает чуть хрипло, тихо и просто бесконечно устало:

— Не настолько бездушный?.. Наша с Игорем мать была алкашкой. Я ее помню. Помню все. Наверное, это и есть самое ужасное во всей ситуации. Да и в целом в моей жизни. Я маленький был и мне тогда казалось, что если я буду хорошо себя вести, то она перестанет пить. Будет с нами. Со мной и Игорем. Глупо, знаю, но я был ребенком, и мой мир был тогда проще и… неправильнее. Я и правда считал, что если буду хорошо себя вести, то мама… перестанет. Так бывало иногда, когда у нее в запоях перерывы случались, она ловила белочку, а когда ее выписывали из психушки она пару дней не пила. Вот это мне тогда казалось наградой за то, что я… — Усмехается, — хороший мальчик.

Впрочем, награда эта была недолгой. Вот вроде все хорошо, как мне тогда казалось, просто идеально, ведь она не пьет, а потом я прихожу из школы и если в раковине грязная посуда, значит всё. Опять началось. Ненавижу грязную посуду… У меня в квартире может быть жуткий срач, но посуда вымыта и убрана всегда. Это первый и основной мой комплекс из детства. Ты знала, что с подобными комплексами нельзя бороться? Не то чтобы нельзя, скорее невозможно. Мне сейчас тридцать. Я взрослый мужик. Обеспеченный, способный на очень многое. Пока не увижу у себя в раковине грязную посуду. Это похоже… даже не знаю на что. Не на что это не похоже. Просто дрожь. Задавленная возрастом и рациональностью. Задавленная вроде бы намертво. А руки моют. Моют ебучую грязную посуду.

Игорю было четыре, а мне восемь, когда мать лишили родительских прав и нас отдали в детдом. Я и до этого знал, что кроме брата у меня никого в этом мире нет, но тогда… Детдом. Там понимаешь особенно четко, что есть ты, есть твой брат и вы оба никому не нужны в этом охуевшем от злости мире. Совсем не нужны. Сдохнете — мир и не заметит.

Чтобы ты понимала днище всего этого — меня в первый день прописали заточкой в бок, потому что деревянный крестик отдавать старшакам не хотел. Крестик был просто деревянный, весь покоцанный, никакой ценности не имел совсем, его хер продашь. У них был принцип, а у меня был свой… Твой браслет. Помнишь?.. Из бисера. Я знал этот взгляд, Оль. Я маленький был, а у меня был такой же взгляд, когда с меня хотели снять деревянный крестик — единственный в жизни подарок от матери, живущей от запоя до запоя. Но я другой матери тогда и не знал.

И ее подарок хотели отобрать. Не отдал. Шесть дней в реанимации, пять недель в стационаре. У меня до сих пор этот крестик лежит. Дома, в шкатулке. Там ничего кроме него и нет. Только он. До сих пор не знаю, зачем храню…

А тогда… Тогда… да всем насрать, по двору шагали девяностые. Хотя, думаю, причина не только в том отрезке времени. Не хочу это все вспоминать… Мы в детдоме год тогда провели. Потом Игоря хотела усыновить обеспеченная и бездетная супружеская пара. Знаешь, ведь взрослых детей очень редко усыновляют. Игорь, по меркам усыновления уже был взрослый, я так уж тем более. А его хотели, и я так хотел, чтобы у него были родители… Настоящие. Чтобы он все это забыл. Хотя, как сейчас я понимаю, он и не запоминал.

Игорь уговорил их усыновить и меня. И они даже согласились. Все изменилось. Мне раньше казалось, что мама это такая женщина, которая не пьет и не бьет, думал, что это, наверное, и есть любовь. Тогда, когда нас усыновили узнал, что не только это. Что настоящая мама еще и обнимает и целует без повода, вкусно готовит, готова провести с тобой время, долго разговаривать, рассказывать, объяснять, что с ней не страшно оставить младшего брата… А дома всегда есть еда, и можно не воровать, чтобы Игорь хоть раз в сутки поел… Я ведь помню голод. С биологической матерью когда жили, самогон был всегда, а еда… Игорь так страшно плакал, потому что есть хотел…у нас сарай был, там крысы… Блядь… Сука, надеюсь, в мучениях сдохла…

Саша прикрыл ладонью глаза и протяжно, тихо выдохнул. Достал чуть дрожащими пальцами сигарету и глубоко затянувшись, тихо продолжил:

— Я старался быть лучше во всем, мне тогда казалось, что так и нужно, ведь у нас лучшие на свете родители и мы с Игорем должны во всем и всегда быть поводом гордости для них.