Парад теней

Сейчас он был пресс-атташе крупной спортивной организации и, понятное дело, как журналист проходил по богемному ведомству. Он любил клубиться среди коллег, артистов, режиссеров и дамочек при искусстве. И проводил время там, где собирались те, которым он тайно завидовал. Хотя он завидовал всем.

Его не прельщали нуворишские вертепы, в которых ночами резвилась артистическая молодежь, не помнившая его десятилетней давности праздничного существования. Он посещал профессиональные клубы, где знаменитости по старой памяти узнавали его.

Кузьминский нашел его с третьего (после Домжура и Дома актера) захода в нижнем буфете Дома кино. Пресс-атташе поил водочкой средних лет киноактера, который, напиваясь на халяву, должен был слушать.

Кузьминский подошел к стойке, взял для начала сто и блюдечко с оливками, развернулся к залу и сделал вид, что только что заметил пировавших:

— Антон! Эдик!

Пресс-атташе Антон поднял глаза, а реактивный артист Эдик — руку. Приветственно.

— А-а-а, Витя, — вяло обрадовался уже сильно теплый Антон. В трезвом виде он остерегался Кузьминского. Этот в любой момент мог умыть и за пошлые жалобы, и за глубокомысленно-идиотские сентенции, к которым имел слабость разочарованный в людях и гнетущей действительности Антон. Но сейчас он был доволен, что его узнал известный кинодраматург и прозаик. — Иди к нам.

Кузьминский поставил тарелочку и стакан на стол, хлопнул по плечу Антона, шлепнулся ладошками с Эдиком и уселся.

— Как жизнь? — страдальчески спросил Антон, имея в виду, так сказать, всеобъемлющий план. Воспользовавшись философской отстраненностью собутыльника, Эдик быстренько налил себе из бутылки заключительную сотку, выпил, и собрался откланяться.

— Мне пора, Тоша. Спасибо тебе. А Витя меня заменит. Заменишь, Витя? Пресс-атташе согласно кивнул.

— Как жизнь? — повторил он, на этот раз требовательно.

— Чья? Твоя, моя, современного общества? — уточнил Кузьминский, выпил и, раскусив, пососал оливку.

— Современного общества, — выбрал объект Антон. — А значит, твоя, моя.

— Хрен-то! Моя — это только моя приватная жизнь, Антон. Оно, конечно, человек, как утверждают марксисты, животное общественное, но марксисты, утверждая это, об одном не подумали: я — не животное. Давай поговорим о чем-нибудь другом, Антон. О качестве здешней водки, к примеру.

Услышав милое слово «водка», Антон потянулся за бутылкой и, увидев, что она пуста, удивился:

— Ай да Эдик! И когда успел ее прикончить?

— Успел, как видишь. Что, кстати, является косвенным подтверждением хорошего качества здешней водки. И второй вопрос снят с повестки дня.

— Нет, — не согласился Антон и встал, — не снят. Окончательный вердикт по качеству водки будет вынесен по проведении повторной, контрольной дегустации.

Шутил и одновременно проверял себя на устойчивость. Удовлетворился проверкой и направился к стойке. Поулыбался там с буфетчицей, вернулся с полной бутылкой, поставил на стол и отбыл за закуской. Принес колбаски и сыру. Утомился от походов к стойке и, уронив руки вниз, растекся по стулу, отдыхая. Встал и Кузьминский, чтобы сходить за очередной своей соткой. Проследив за ним и дождавшись его возвращения, Антон спросил с пьяноватой обидой:

— Моей, значит, брезгуешь?

— Что значит твоя или моя? Она одинаковая, Антон.

— Моя, — упрямо повторил тот. — Моя, потому что я ее купил.

— А я привык пить на свои.

— А я привык угощать на свои.

— По-моему, ты ошибаешься. Не на свои, а на праховские.

Антон часто поморгал глазами, соображая, что ему сказали. И понял: его оскорбили. Вскочил и взревел так, чтобы всем страшно было:

— Что ты сказал?!

— Что ты услышал, голубок.

— Что ты сказал?! — повторил Антон и стал медленно двигаться на Кузьминского.

— Может, я не прав, — примирительно пошел на попятную Кузьминский. Может, сегодня ты пьешь и угощаешь на свои. Может, у тебя сегодня зарплата.

— Ха! Зарплата! Это ты от зарплаты до зарплаты, — сказал Антон, усаживаясь на стул.

— От гонорара до гонорара, — поправил Кузьминский.

— Один хрен, — не принял поправки Антон. — А я в деле, понимаешь, в деле! И праховские миллионы мне до феньки.

— Тогда ты молодец, — похвалил его Кузьминский.

— Давай выпьем, — вспомнил, наконец, о приятном Антон.

Выпили. Кузьминский половинил. Антона после дозы потянуло к лирико-психологическим размышлениям. Покровительственно глядя на литератора, он рассуждал:

— Что есть материальная зависимость? Лишение свободы, тюремное заключение без видимых стен и решеток, рабство, рабство! А теперь я свободен, потому что независим. Теперь я — хозяин малой своей жизни, а не моя сучка Галька.

— Она что — разорилась?

— Она стала еще богаче, Витя. Я, я сделал так, что она стала богаче. Но нынче она, самая богатая дамочка в Москве, в моих руках.

— За твои успехи, Антон, — серьезно сказал Кузьминский и поднял стакан.

— За мои успехи ты должен пить мою водку, — вдруг вспомнил обиду Антон.

— Выпьем и твою, — пошел на компромисс Виктор.

Антон налил себе еще и, выпив, спросил в недоумении, расширенными глазами растерянно глядя на Кузьминского:

— А о чем я говорил?