Парад планет

Может, помечтать, чтобы вон та ворона, которая смолоду в облаках не летала, вдруг под старость взлетела высоко в небо?.. Вот если б наших белых яблоневских курочек да подкармливать красным перцем изо дня в день, то они бы сделались розовыми и не было бы таких розовых курочек ни в Сухолужье, ни в Чудовах, ни в Большом Вербном…

Вот такие мечты шевелились в голове грибка-боровичка, но с этими мечтами чувствовал себя Хома как будто из-за угла мешком прибитым — потому что сознательно гнал от себя самые сокровенные мысли. Какие? Да мечтал он все о коровнике и своих вилах!

Грибок-боровичок и ведать не ведал, что так трудно на белом свете мечтать. Ведь какой этот белый свет удобный для мечтаний, эге ж, совсем как та свита, что на Савку шита, а все мечты сворачивают на одно — на коровник.

И побежали по лицу Хомы отлученного слезы от великого отчаяния, хоть и пытался он взять себя в руки. Слезы редкие — да едкие, и сельский стихийный макробиотик киснул, как квашня. Кто-нибудь другой, может, не печалился бы и не ходил как тень, какого черта печалиться, все это перетолчется да перемелется, но только не Хома отлученный, который чувствовал себя так, будто печаль да горе его с ног свалили, а беда землею привалила.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

в которой рассказывается не только про то, как Мартоха массировала Хому, а и про то, как грибок-боровичок занялся лечебным сорокадневным голоданием и благословенная Яблоневка по его примеру тоже голодала, очищалась от шлаков, питалась воздухом, оздоравливалась и крепла

«Ладно, — думалось Хоме под грушею, — раз академик Иона Исаевич Короглы повадился по мою душу, раз председатель колхоза Дым дует в одну дудку с академиком, то пора мне предать анафеме и восточную философию, и макробиотический дзен. Отныне я не только не буду употреблять макробиотических харчей, а и вообще перестану есть. Дудки тебе, Хома, хватит холодец сосать».

Так решил Хома отлученный, которого до сих пор никто за еду не ругал, а за работу и подавно в глаза никто никогда не плевал.

— Хомонько, это ты или не ты? — вскрикнула Мартоха за обедом, видя, что Хома за стол не садится, за ложку не берется и к еде не притрагивается. — Или ты согрешил, что даже крошки хлеба себе не накрошил?

— Угомонись, Мартоха, я шмеля не поймал, так что не надо тебе надвое ворожить: то ли помру, то ли живым останусь, — успокаивал грибок-боровичок свою родную жену. — Прежде мы как действовали? Прежде мы ели, чтобы жить, и жили, чтобы есть. Даже тот макробиотический дзен был нам нужен, чтоб не ушли до срока наши лета со света. А теперь, Мартоха, я собираюсь голодать, а там, глядишь, и не заболею ни одной из тех болезней, которых у меня нет. При макробиотическом дзене я питался, а теперь не буду питаться совсем, и результат будет если не тот же самый, то лучший. Гарантия от всех болячек! Никаких затрат на лекарства и операции, никаких инъекций, никаких эскулапов! Омоложусь еще больше, и мой природный магнетизм будет всегда в норме!

Мартоха смотрела на своего Хому как на великомученика. Конечно, если бы его не отлучали от работы, грибок-боровичок не превращался бы ни в великомученика, ни в макробиотика, оставался бы себе и дальше старшим куда пошлют.

Значит, перестал грибок-боровичок есть, только ходит да на еду поглядывает. В кладовке любуется на сало и колбасы, в саду — на яблоки и груши, в хате — на хлеб и молоко. И воды выпьет, чтоб только горло смочить. И — дышит! Увидели бы вы, как Хома дышал! Дышал так, будто перед смертью боялся не надышаться, но не через рот, а через нос — вот в чем закавыка. Сначала хитрый грибок-боровичок наполнял воздухом нижнюю часть своих легких, потом среднюю часть, потом уже самый верх. Задерживал воздух в легких, словно тот дурень, что дорвался до мыла, а потом выдыхал, будто нечистого духа изгонял. А ведь это еще не все, не только при голодании Хома не ел, не только славно дышал, а и…

А и прибегнул к массажу, к которому раньше не прибегал! И если бы с утра или днем, а то взял себе за моду посреди ночи. Лежит в кровати в чем мать родила и катается по одеялу так, словно его нечистая сила крутит. Руки и ноги, живот и поясницу растирает себе сам, аж покряхтывая от удовольствия и приговаривая: «Лихой зверь все одолеет!.. И пес по моим болячкам выть не будет!.. Чумак чумака таранью угощает, а сам у него с воза гусей тягает!..» А массировать спину и шею зовет грибок-боровичок свою родную жену Мартоху. Ну, раз такое дело, Мартоха разве откажется? Трет ему спину да еще и приговаривает:

— Муку сею, крупу толчу, люблю Хому, аж мурлычу!

— Ибо негоже, что гоже, а то гоже, что мило? — аж млел в кровати грибок-боровичок под сноровистыми руками жены.