Пантера, сын Пантеры

Лишь холодный ум его был отдан «железу», страстное же сердце — потаенным книгам, их многообразию и завершенности каждой из них, вмещающей в себя весь мир со всеми деревьями, горами, морями, звездами городами — и всеми прочими книгами. Он разыскивал их в пыльных лабиринтах запретной части библиотеки, отыскивая шифры в машине и путешествуя по виртуальным коридорам. Он коллекционировал малейшие упоминания о них и знал эти описания лучше, чем сами книги. Он читал о буквицах, плавно разворачивающихся в миниатюры, о всепроникающих, оплетающих текст орнаментах кельтского звериного стиля, давшего диковинный русский побег; о горделивом византийском минускуле и стройном каролингском письме; о виноградных усиках арабской вязи, лукаво прокравшейся на обвод ризы православного первосвященника любовным стихом. О вековечном стремлении делателей книг сотворить из каждой целостное триединство текста, переплета и иллюстраций. Эшу, наконец, понял, почему сложное ремесло украшения книги картинками называлось иллюминацией: украсить книгу цветами и образами значило для средневекового мастера внести в нее животворный свет. Он пил этот свет, как вино, и лучшее вино, которое он пил, было родом из книги.

Но нигде и никогда не встречал он предания о книге, заточенной в каменную радугу, как меч короля Артура или лучшего из его рыцарей, Галахада.

Так шло учение и проходило студенчество. И вот, наконец, одряхлевший Иосия в последний раз довел Эшу до порога Дома и передал, как эстафетную палочку, господину Пауло Боргесу, бывшему университетскому «дону» и нынешнему директору.

Боргес, или Учение Слепой Белки

«Почетней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой».

М. Волошин

Пауло Боргес, слепой директор Дома Книги, стал первым начальством и вторым после Иосии учителем молодого Эшу. Ослеп он, уже став главой Дома; возможно, от чрезмерно частого соприкосновения с виртуальной реальностью, создаваемой всеми зараз миниатюрными считчиками книг, но, пожалуй, и от того, что еще с детства книги слишком часто заменяли ему иную пищу.

В зрячей юности он всласть побродил по лабиринтам энциклопедий, спиралям свитков и листам кодексов, отразился во всех зеркалах черных мониторов, куда попадали считываемые ползучими сканерами книги — и был за это в зрелости наказан. О сладкая вина! Впрочем, главной виной было общение не с зеркалами, а с бумажной продукцией, что происходило в полутьме и тайне — ибо хрупкие по природе книги крайне редко должны были подпадать под листание и прочтение.

Фамилия его, так удивительно совпадавшая с названием известнейшего книжного шрифта, казалась псевдонимом или попросту им была. Никто не помнил этого в точности, равно как и его возраста: директор был предвечно стар. Сколько его знали, он всегда был таким: худощавый, со втянутыми внутрь щеками (зубы у него остались только на переднем фронте, а заказать себе протез все не удосуживался), легкий на ногу, он, с его всегдашней хрупкой грацией, казался неким странным насекомым — кузнечиком или комаром, — залетевшим в высокий книжный зал с темными ступенями стеллажей, по которым он буквально порхал. Стало быть, отсутствие зрения ему не мешало? Должно быть, так: туда, где работали внутри книг сканеры размером с муравья, внешнего света все равно почти не доносилось, и ущербность Боргеса оттого не получала своего обыкновенного смысла.

А, может статься, он ориентировался по запаху и звуку — шелестению папирусов, густому шороху и аромату пергаментов, резкому запаху пыльной и пухлой старинной целлюлозы… рокоту свитков, намотанных на деревянный каток…

Да и его чуткие, зрячие пальцы сами работали как сканер…

Жил он не по общему библиотечному правилу — долгу скупого хранителя древностей; жаль только, что читатели, коих он жаждал, были к тому времени пораспуганы. Выдавая редкому ценителю на руки свиток, походил он на купца, что с гордостью предъявляет тароватому покупателю свернутую в рулон вечность.

Один из воителей на незримом фронте Любви…

Иосия, препоручив ему отпрыска, мирно и как-то незаметно скончался прямо в своем гаражном кабинете — наверное, было ему одиноко без брата. Так Син, подобно Анне, суждено было пережить всех своих библских мужчин. (В том, как это сказано здесь, видится дурное пророчество, затрагивающее и третьего мужчину; но погодите.)