Да, в самом деле: хотя и Анна, и Син, и — от них — Иосия знали, что Эшу по своей сиррской природе умеет жить в своих снах и даже управлять ими, он однажды напугал всех троих. Просто, будучи уже на пороге двенадцати, но пока еще школяром, а не студентом, исчез как-то поздним вечером из комнатушки, которая была его спальней, и вернулся домой (да не в комнатку, откуда началось его духовное путешествие, а на галерку отцова гаража) ровно через трое суток. По его словам, он увидел огромную книгу вышиной до неба, Голубиную (вот откуда наше сравнение) или Голубую; так назвала она себя сама на неслышимом языке. Переплет ее был из звенящей бронзы и как бы охватывал небесную лазурь, будучи сам ею оправлен. Он открылся и впустил в себя мальчика. О дальнейшем Эшу говорил смутно либо совсем отказывался. Вот и разберись — то ли лунатик, то ли вдохновенный врун, то ли Сирр был не только в его сердце, но и в плоти. Так что приходилось его домашним ничего не замечать, никому не выдавать и принимать все чудеса, что роились вокруг мальчика, позже — отрока, в качестве неизбежных издержек взросления.
Вот еще одно — снова про Книгу, эту или другую…
Уже пятилетним Иосия брал Эшу с собой в Дом по специальному допуску, дабы приобщить и дать проникнуться. Словом, воспитать в духе. Так и братец его Закария некогда подымал по ступеням крошку Син, хотя входили они через главную арку, а не сквозь противоположную, более похожую на пролом в крепостной стене. Мальчик, задирая голову, прочел по слогам — шрифт был мудреный даже для умеющего читать, весь хитросплетенный, как дорогое кружево:
— «Рукописи не горят». Рукописи — это книги?
— Почти что. Их первоисточник. Человек извлекает рукопись из себя, из своего тела, как паук паутину, оттого в древние времена паук был у нас покровителем не столько ткачества, сколько книжного делания. Каждая рукопись рождается в одном экземпляре, как сердце, мозг или печень, а если ее копирует или переписывает начисто близкий автору человек, то в двух, будто легкие, руки и ноги. А потом ее тиражируют, и книг становится куда как много: волосы на голове. И все, кто хочет, могут ее прочесть.
— А что главнее — рукопись или книга?
— Хм. Без рукописи нет книги, а без книги рукопись нема и безвестна. Ты об этом думаешь?
— Баба Ани говорит, что рукопись — разговор по вертикали, а книга — по горизонтали.
— Это для тебя больно мудрено. Скажем так: настоящая рукопись, которая делается по вдохновению, — она живая, непричесанная, потому что торопится схватить и удержать явленную истину. Есть притча о поэте, который увидел во сне поэму о погибшем райском дворце, всю целиком, а когда проснулся и успел записать малую ее часть, ему помешал неумный посетитель. Но то, что он успел закрепить на бумаге, было несравнимо ни с чем, более того: могло заново породить весь дворец. Ну а книга — малый бриллиант, который сотворили из огромного алмаза, распилив его на части и обточив.
Сказав так, Иосия порадовался было, что они двое зашли в Дом с тыла, но дотошное дитя уже кое-что вспомнило. Эшу сказал:
— Есть еще четыре входа, главнее, чем этот, и над маминым написано: «Книга — источник знаний». А над тем, что рядом: «Всем лучшим в себе я обязан книге». Какая это книга?
Его папаша не стал поправлять цитату от беды подальше («источник всякой премудрости», было высечено в камне, мудрость же — источник всяческой печали). Только ответил:
— Любая, только бы она хорошо передавала свою рукопись.
Он думал таким образом замкнуть круг беседы и выйти из него невредимым, но Эшу снова спросил:
— А много таких книг? Я слышал, что до изобретения станка рукописи без конца переписывали, это называлось «рукописные книги», и они изменялись от переписчика к переписчику, делаясь хоть немного, да разными. А типографская книга во всем тираже одинаковая, ее меняют только ради нее самой, чтобы опечаток не было. Что лучше?
Иосия на сей раз хотел было отмахнуться — недосуг, мол, дело без меня стоит, зайдем-ка внутрь поскорее, но учительская жилка в нем опять восторжествовала, тем более внутри, как известно, с такой свободой не поговоришь, и его стало нести уже напропалую: