Пансион

Я взглянулъ на него и тотчасъ-же опустилъ глаза отъ ужаса. Я хорошо зналъ, что это такое, но до сихъ поръ видалъ скелеты только на картинкахъ. Мн вдругъ показалось, что этотъ черепъ глядитъ прямо на меня своими двумя большими круглыми глазными впадинами и насмшливо скалитъ зубы.

— Это мой рабочій кабинетъ! — сказалъ Тиммерманъ. — Вотъ тутъ рядомъ и комната, про которую я говорилъ. Вы видите, онъ будетъ всегда подъ моимъ наблюденіемъ…

Онъ подошелъ къ запертой на ключъ двери, отворилъ ее, и мы вошли въ просторную спальню, гд стояло четыре кровати, но было достаточно мста, по крайней мр, еще для четырехъ. Эта комната производила уже нсколько иное впечатлніе, чмъ общіе дортуары. Воздухъ въ ней былъ гораздо лучше, кровати имли опрятный видъ, у каждой кровати стоялъ столикъ. Между двумя низенькими окнами помщался большой столъ и нсколько стульевъ:

— Вотъ тутъ онъ можетъ иногда, если захочетъ, и заниматься, приготавливать уроки! — замтилъ Тиммерманъ.

— Да, конечно, здсь ему будетъ лучше! — сказала моя мать, осматривая спальню.

Не будь этой комнаты, она бы, я думаю, не говоря худого слова, увезла меня и не отдала въ пансіонъ.

Тиммерманъ опять взялъ меня за руку, опять ободрительно проговорилъ: «М-m… mon enfant» и спросилъ, когда же я окончательно пріду?

— Да чмъ скоре, тмъ лучше! — отвтила мать. — Я узжаю на этихъ дняхъ въ Петербургъ и хотла бы все это устроить до моего отъзда.

— Это очень легко! — сказалъ Тиммерманъ, подергивая себя двумя пальцами за кончикъ лоснившагося, краснаго носа, что, какъ я потомъ узналъ, онъ всегда длалъ въ боле или мене ршительныя минуты. — Хоть завтра же мы готовы принять его и, чтобы не терять времени, сейчасъ мы и ршимъ, въ какой классъ онъ поступитъ… немножко проэкзаменуемъ…

У меня похолодли руки и ноги, и замерло сердце. Я уже совсмъ ни помнилъ, какъ мы вышли изъ спальни, какъ прошли мимо страшнаго скелета, какъ спустились по лстниц и снова очутились въ зеленой пріемной съ медленнымъ, унылымъ маятникомъ.

Тиммерманъ какъ-то бокомъ подскочилъ къ стн, на которой въ деревянной рамк висло распредленіе уроковъ по классамъ.

— Учитель исторіи теперь свободенъ, а потомъ можно будетъ и изъ другихъ предметовъ проэкзаменовать.

Онъ отворилъ дверь въ слдующую за пріемной комнату и крикнулъ своимъ скрипучимъ дискантомъ:

— Касподинъ Ифановъ, пожалюйте въ пріемная!

Хотя я и очень былъ встревоженъ и растерянъ, но все же голосъ Тиммермана живо напомнилъ мн въ первой разъ запвшаго молодого птуха.

Вошелъ неуклюжій, длинный, сухой человкъ среднихъ лтъ съ маленькими слезившимися глазками, съ красноватымъ носомъ и желтыми длинными волосами, падавшими на лобъ. Тиммерманъ представилъ его моей матери и сталъ объяснять, въ чемъ дло. Между тмъ я пристально глядлъ на этого некрасиваго и страннаго, одтаго въ потертый черный фракъ человка. Я тотчасъ-же замтилъ, что этотъ господинъ то и дло поправляетъ и надвигаетъ себ на лобъ волосы блдной дрожавшей рукою, и къ изумленію своему, увидлъ у него подъ волосами большую мясистую шишку. Ее-то такъ тщательно и прикрывалъ Ивановъ.

Выслушавъ Тиммермана, Ивановъ обратился ко мн и улыбнулся.

— Ну, пожалуйте сюда, — сказалъ онъ тихимъ голосомъ и опять улыбнулся.

И вдругъ, несмотря на все мое волненіе, на тоску, страхъ и ужасъ, я тоже улыбнулся ему въ отвть и сразу почувствовалъ, что люблю и его, и его старый потертый фракъ, и его красный носъ, и слезящіеся глазки, и безобразную, плохо прикрывающуюся волосами шишку,

Я бодро подошелъ къ Иванову и вопросительно взглянулъ на него. Онъ посадилъ меня рядомъ съ собою и сталъ задавать мн вопросы, сначала изъ русской, потомъ изъ всеобщей исторіи.

Если-бы не было здсь страшнаго Тиммермана, я не сталъ-бы смущаться, но теперь, на первыхъ порахъ, мн трудно было набраться храбрости. Впрочемъ, я скоро оправился, забылъ о Тиммерман, видлъ только улыбавшееся доброе лицо Иванова и хорошо отвтилъ почти на вс вопросы.

— Молодецъ! — сказалъ учитель и, обращаясь къ моей матери, прибавилъ:- изъ исторіи мы и въ третьемъ класс не осрамимся!

Затмъ онъ всталъ, неуклюже раскланялся, обмнялся со мной улыбкой, будто мы были старые знакомые и, согнувшись, немного волоча правую ногу, вышелъ изъ пріемной.

— Tr`es bien! tr`es bien, mon entant! — проскриплъ Тиммерманъ.- Maintenant venez un peu… скажите мн, что вы знаете, чему вы учились изъ другихъ предметовъ?

Я съ запинкой, путаясь съ словахъ, сталъ объяснять свои познанія. При этомъ я часто поднималъ на мать умоляющій взглядъ. Но она сидла съ напряженнымъ выраженіемъ въ лиц и вообще съ такимъ видомъ, будто сама экзаменовалась.

Скоро, однако, все испытаніе было окончено, и Тиммерманъ сказалъ, потирая себ несъ: