Пангея

Вспомнила об Ананде, внезапно представила себя уже окоченевшей в гробу. С биркой на ноге, видно, в морге позабыли снять, и туфли пристроили просто поверх. Сын Яша склонился над ней, глядит на край патологоанатомического шва, упирающегося в ямочку на шее. Боится опуститься к ее ледяному лбу, поцеловать его.

Клара заплакала.

Ей выписали успокоительное.

На следующий день Федор договорился, что операция будет после Нью-Йорка.

— Нельзя и это отнять у нее, — с твердостью произнес он, когда доктор с нажимом несколько раз произнес: «Cito! Cito!»

Услышав о вероятной скорой кончине Клары, Федор почувствовал нездоровое оживление. Неужели этой тухлой унылой жизни настанет конец? Да он молод еще! Он еще поживет!

Клара внимательно посмотрела на Терри:

— Терри, дорогая, откуда ты знаешь, что я скоро умру?

Та не ответила. А что отвечать? Ведь Федор предупредил их, что Клара не в себе и не надо реагировать, если будет какой-то эксцесс. Но разговор расклеился, и они быстро ушли.

— Страшно на них смотреть, — сказала Терри Джорджу, — не дай бог такое нам.

— Они сами виноваты, — спокойно сказал он. — Эти русские такие безответственные и перед собой, и перед людьми. Никогда они не станут европейцами! А нами — и подавно!

По дороге назад в самолете у Клары началось кровотечение. Ей было мучительно истекать кровью в присутствии чужих людей, да и Федору было невыносимо неловко. Она задыхалась — страшно умирать вот так, на высоте, в клубах табачного дыма, — пассажиры нервничали, курили, давали бессмысленные советы. В салоне в конце концов нашелся доктор — совсем молоденький мадьяр, он осмотрел Клару настолько, насколько позволяло самолетное кресло, и твердо сказал Федору: «Мы должны немедленно сесть, иначе она потеряет очень много крови и может погибнуть. Мы должны сесть как можно скорее». Самолет посадили, ведь она не обыкновенная пассажирка, а жена главы торгпредства.

Когда садились, Клара старалась смотреть в окно, чтобы отвлечься от мыслей о будущем. Куда она летит, куда приземляется?

Клару привезли в старинный госпиталь близ монастыря — Меттенского аббатства — через год после этого перелета. Прогноз по ее состоянию был наихудший — несколько сделанных операций не помогли. Возможность положить жену в одну из прекраснейших клиник Германии была уникальной — Федору помог старинный друг его отца, служивший в то время послом. От этого подарка Федор был счастлив, он страшно тяготился умирающей Кларой и хотел как можно скорее сбыть ее с рук. Он видел картинки Меттенского аббатства: роскошное место, старинное, святое, необъятная библиотека под расписными сводами среди восхитительных резных колонн. Во время процесса над ведьмами в Натенберге в 1647 году колдуньи под пытками признались, что им не удалось одолеть достославное аббатство, поскольку оно находилось под особой защитой высших сил и всемогущественного Креста. Разве он не оказал ей уважение, поместив ее перед смертью прямо в рай?

В толстой старинной книге, от кожаного переплета которой пахло пылью и книжными жучками, про жизнь Клары было сказано так:

«Бледная и усталая женщина держит в руках прекрасную ажурную паутину, создать которую — большой и скрупулезный труд. Но любой острый предмет или даже порыв ветра может порвать ее, превратив в жалкие лохмотья, и весь вложенный труд пойдет прахом».

Эту завораживающую книгу с причудливо раскрашенными гравюрами и немногословным текстом под ними как-то принесла ей медсестра, носившая красивое библейское имя — Саломея, чтобы развлечь картинками несчастную. Первое, что увидела Клара, распахнув фолиант, было аллегорическое изображение «Напрасного труда», которую та отнесла на свой счет.

— Тебе только кажется, — попыталась успокоить ее медсестра, — что сейчас каждый предмет и каждое слово говорят с тобой. Всегда в страдании нам кажется, что все есть знак. Но мир равнодушен к нам, — поспешила заключить она, видя, как она все больше и больше расстраивается, — только Господь жалеет нас.

— Это ведь ты дал ей время? — продолжил сатана, опершись на резную колонну, сразу после того, как за Петром и Павлом закрылась дверь.

Закат увял, и его мгновенно сменил бутон нового рассвета, когда эти двое беседовали, никакая ночь не нарушала равновесия между двумя собеседниками.

— Да, я дал ей одно время, — спокойно ответил Господь, — но в нем ей стало скучно, и она придумала себе множество времен.

— Это не оправдание, — зло прошипел сатана.

— Я разве должен перед тобой оправдываться? Я дал время, ты дал часы. Теперь все жизни похожи одна на другую.

— Ты хочешь сказать, что я создал ад на земле?

МИХАИЛ