Память

«Уважаемый господин председатель! 4 июня 1992 года в кулуарах IX съезда писателей в присутствии свидетелей (писателей Валерия Поваляева и Михаила Шевченко) Вы бросили мне буквально в лицо — в самой неприличной форме — оскорбление по адресу моего сына Владимира, уважаемого литературного критика, заместителя председателя Приемной комиссии Вами же возглавляемого писательского союза и члена его Правления. Вы нанесли тем самым оскорбление и ему, и мне, как его отцу, убежденному в его профессиональной и человеческой порядочности. И Вы при этом не дали мне даже самой возможности тут же Вам ответить, как надлежит по нравственному закону. Вы с удивительной поспешностью скрылись. Вероятно, привыкнув к безответности со стороны Ваших свободно-подданных. Не поэтому ли Вы и сочли, что разговор наш окончен на этой барской Вашей выходке?»

В письме не указана причина неожиданного выпада со стороны Ю.В. Бондарева, а при жизни отец об этом «конфликте» ни разу даже не заикнулся. Жаль. До сих пор ломаю голову: что спровоцировало Бондарева?

Впрочем, время начиналось горячее не только в Союзе писателей. Уже прошел «революционный» съезд кинематографистов, на котором «великим старикам» досталось по полной! Там резко сменилось руководство. И надо сказать, у писателей тоже было неспокойно. «Отцы», засевшие во главе СП, совершенно не желали подвинуться, чтобы пропустить к власти в организации более молодых «сынков», тех же «сорокалетних», давно уже ставших пятидесятилетними дядьками, и, конечно, нас, «тридцатилетних», переваливших незаметно за сорокалетний рубеж.

Если не врет память, именно на этом IХ съезде нам все же удалось «протиснуть» в секретари правления СП РФ пару наших товарищей, но — почти силой, не так шумно, как у киношников, а все же скандально «потеснив» дружно сплотившихся у руля представителей, как их тогда ехидно называли, «секретарской литературы». Это была типичная, неизбежная схватка «отцов» и «детей», которые не хотели далее терпеть бесконечный диктат «старцев», никак не желавших признавать, что дети давно выросли и хотят рулить сами, а не под диктовку одряхлевших эгоистов, погрязших в сытости и сектантских привилегиях почти бесконтрольной власти.

Но гадать не буду. Для меня тут драгоценен поведенческий рисунок отца. По-моему, сам тон письма напоминает выяснение отношений между офицерами. Тон этот как бы предполагает знание языка чести на кровном уровне.

К тому же интересно совпадение военных биографий Бондарева и Куницына. Оба попадают на фронт — сразу под Сталинград — в 1942 году. Отец сапером, Бондарев артиллеристом. И оба заканчивают войну, после тяжелых ранений, при освобождении Чехословакии.

Отец вспоминал, как после окончания военно-инженерного училища добирался до фронта в 1942-м. Днем немецкие самолеты, имевшие господство в воздухе, куражась, гонялись над пустынными донскими степями даже за отдельными солдатами. Зато ночью — будто из-под земли появлялись тысячи пехотинцев, танков, орудий, машин и безмолвно, в кромешной тьме двигались к Сталинградскому фронту, как сама смерть Гитлера и фашизма. Среди них были, еще ничего не зная друг о друге, Куницын и Бондарев.

Может быть, поэтому отец и продолжает в «офицерской» стилистике свое письмо (подчеркивание сохраняю. — В.К.):

«...Вам, полагаю, придется принести мне извинения. По сложившейся независимо от меня необходимости, Вам придется сделать это в присутствии тех же свидетелей — Валерия Поваляева и Михаила Шевченко.

Признаюсь, я ждал от Вас прозрения и без этого моего напоминания. Увы.

С уважением к своему и к Вашему достоинству — Г.Куницын».

Чем разрешился этот «офицерский» конфликт чести, не знаю, хотя предположить не трудно. Для меня в этой истории куда как важнее поведение Георгия Куницына, а не председателя СП РФ Ю.В. Бондарева. И я испытал чувство гордости, которому нет цены.

Но вот я беру в руки книгу — не всевластного когда-то литературного начальника, подверженного обыкновенным человеческим слабостям, как и все мы, а писателя Бондарева. Открываю его «Мгновения», начинаю читать с накопившимся за миновавшие «больные» годы скепсисом и понимаю вдруг с детской радостью и облегчением: он, Бондарев, большой и сильный писатель, так ярко заявивший о себе первыми же текстами, — никуда не исчез! Вот он, тут, горячий, живой, мудрый, с беззащитно распахнутым к чувствам и мыслям сердцем, тонкий и трезвый, нервный, приподнятый, лиричный и вдохновенный! И он опять рядом, потому что искренность и честность слова летят над временем, смывающим фальшь и поврежденные слова.

Да что говорить, вот он, Бондарев, прочитаем его опять. Хоть эту малость, выбранную наугад:

Пыль