Палая листва

Он возвращался из парикмахерской ближе к ночи и запирался в комнате. С некоторых пор он стал пропускать вечерние трапезы, и сперва в доме решили, что он устает за день, сразу отправляется к себе, ложится и засыпает в гамаке до утра. Но вскоре я понял, что по ночам у него происходит что-то странное. Было слышно, как он мечется по комнате, точно сумасшедший, в неистовых терзаниях, будто встречается по ночам с призраком того, кем был прежде, и эти оба, прежний и теперешний, ведут безмолвную схватку, в которой прежний сражается за свое отчаянное одиночество, свой неколебимый апломб, свою непреклонную самобытность, а теперешний – за свое испепеляющее, неотступное желание освободиться от себя прежнего. Я слышал, как он вышагивает по комнате до рассвета, пока его собственная усталость не истощает силы его невидимого противника.

Только тогда я осознал истинную степень его перерождения, когда он перестал носить краги, начал мыться каждый день и брызгать одежду одеколоном. И несколько месяцев спустя его трансформация достигла того предела, за которым мое чувство к нему из простой понимающей терпимости превратилось в сострадание. И не его новый облик на улице трогал меня, но представление о том, как, закрывшись по вечерам в своей спальне, он соскребает грязь с ботинок, мочит тряпку в тазу и начищает ваксой башмаки, истрепанные за многие годы непрерывной носки. Меня трогала мысль о том, как он прячет сапожную щетку и банку с ваксой под циновкой, подальше от людских глаз, как будто это атрибуты тайного и стыдного порока, приобретенного в возрасте, когда большинство мужчин, успокаиваются и остепеняются. На самом деле он переживал запоздалое и бесплодное отрочество и усердствовал в одежде как подросток – невозмутимо разглаживал одежду каждый вечер ребром ладони, не будучи достаточно молодым, чтобы иметь друга, которому можно было бы поведать о своих иллюзиях и разочарованиях.

В селении также, надо полагать, обратили внимание на его перемену, потому что некоторое время спустя стали поговаривать, что он влюблен в дочку парикмахера. Мне неизвестно, имелось ли какое-то основание для пересудов, но эти сплетни заставили меня осознать его чудовищную мужскую неприкаянность, биологическое исступление, которое, видимо, терзало его все эти годы одиночества и заброшенности.

Каждый вечер он ходил в парикмахерскую, одеваясь все тщательнее. Рубашка с накладным воротничком, позолоченные запонки на манжетах, чистые и разглаженные штаны, разве что ремень по-прежнему располагался ниже шлевок. Он походил на жениха, стесненного нарядом и благоухающего дешевым лосьоном, вечного жениха-неудачника, сумеречного любовника, которому всегда не хватает букета цветов для первого свидания.

Таким застали его первые месяцы 1909 года, хотя по-прежнему единственным основанием для сплетен было то, что каждый вечер он сидел в парикмахерской, беседуя с приезжими, и никто не мог бы с уверенностью сказать, виделся ли он с дочкой парикмахера хотя бы раз. Но мне открылась недоброжелательность этих пересудов. В селении все знали, что дочка парикмахера останется одинокой, так как в течение целого года страдала от преследований злого духа: невидимый возлюбленный сыпал ей горсти земли в еду, мутил воду в кувшине, туманил зеркала в парикмахерской и колотил так, что лицо ее распухало и синело. Напрасны были все старания: епитрахиль, лечение святой водой, священные реликвии, заговоры, творимые с отчаянным усердием. В качестве крайней меры жена парикмахера заперла околдованную свою дочь в спальне, разбросала пригоршни риса и отдала ее на одинокий безжизненный медовый месяц невидимому любовнику, после чего даже мужчины Макондо уверовали в то, что парикмахерская дочка зачала.

Но не прошло и года, как в селении перестали ждать чудовищного события – ее родов, и общественное любопытство переключилось на доктора, влюбленного в дочь парикмахера, хотя никто не сомневался в том, что одержимая запрется в комнате и скорее рассыплется в прах еще при жизни, чем выйдет за кого бы то ни было.

Поэтому-то я понимал, что это не обоснованное подозрение, а жестокая сплетня, распространяемая со злым умыслом. В конце 1909 года он все еще продолжал ходить в парикмахерскую, и народ твердил, что свадьба – дело решенное, хотя никто не видел, чтобы девушка появлялась в зале при нем, и не мог бы утверждать, что они перекинулись даже парой слов.

* * *