Палая листва

– Твой отец вернулся только в полночь, – рассказывала она. – И небрежно бросил: «Растирайте ее спиртом, слабительного не давайте». У меня было чувство, будто он меня ударил по лицу. Меме уже пришла в себя от наших растираний. В ярости я воскликнула: «Да, спирт, вот именно! Мы уже растерли ее, ей стало лучше. Но чтобы дать такой совет, не нужно было восемь лет жить за чужой счет». И твой отец, еще снисходительно, еще с примирительным своим неразумием ответил: «Тут нет ничего серьезного. Однажды ты это поймешь». Как будто доктор был ясновидящим.

Судя по горячности, пылу, с которым мачеха рассказывала, чувствовалось, что она будто заново переживает события той давней ночи, когда доктор отказался помочь Меме. От ослепительного сентябрьского света, затопляющего треска цикад, тяжелого дыхания мужчин, снимавших дверь с петель в соседнем доме, розмарин, казалось, весь налился жаром и замер.

– А в следующее воскресенье Меме явилась в церковь, разряженная, как важная сеньора, – говорила она. – Помню, что у нее был зонтик переливающихся цветов. Меме, Меме… Это тоже была кара Божия. В том, что мы забрали ее у родителей, моривших ее голодом, приняли ее, дали крышу над головой, еду, имя, – в этом тоже проявилась рука Провидения… Когда на другой день я увидела в дверях ее, ожидающую, пока один из индейцев снесет ее чемодан, я и сама не знала, куда она направляется. Изменившаяся, серьезная (вижу ее как сейчас), она стояла рядом с чемоданом и разговаривала с твоим отцом. Они все устроили, не посоветовавшись со мной, Чабела, как будто я была чертиком, намалеванным на стене. Прежде чем я стала расспрашивать, что происходит, почему в моем доме без моего ведома творятся какие-то странные дела, твой отец сказал мне: «Не нужно ни о чем расспрашивать Меме. Она уходит, но, может быть, через некоторое время вернется». Я поинтересовалась, куда же она уходит, но он мне не ответил. Он ушел, шаркая подошвами, будто я ему не жена, а нечто, намалеванное на стене.

Только через два дня, – продолжала она, – я узнала, что тот, другой, тоже ушел на рассвете, ушел, не попрощавшись – даже из элементарного приличия. Однажды он явился, как в свой дом, и через восемь лет вышел из него, как из своего дома, не попрощавшись и ничего не сказав. Ни больше ни меньше – как вор. Я подумала, что твой отец выгнал его за то, что он отказался помочь Меме. Но когда в тот же день я его спросила, он ограничился ответом: «Это длинный разговор, поговорим после». Уже прошло пять лет с тех пор, но он ни разу не коснулся этой темы.

Только с твоим отцом и только в таком бесшабашном доме, где каждый творит что захочет, могла произойти такая история. В Макондо только об этом и говорили, а я еще и не знала, что Меме пришла в церковь, наряженная, как какая-нибудь знатная сеньора, и твоему отцу взбрело в голову провести ее под руку по площади. Только тогда я узнала, что она не так далеко, как я думала, а живет с доктором в доме на углу. Они стали жить вместе, как свиньи, не переступив порога церкви, невзирая на то что она-то все-таки крещеная. Однажды я сказала об этом твоему отцу: «Бог ее накажет за этот грех». Но он не ответил. Он сохранял всегдашнее свое спокойствие, чуть ли не покровительствуя этому бесстыдному скандальному сожительству.

– Тем не менее я рада теперь, что все сложилось именно таким образом, – главное, доктор оставил наш дом. Если бы этого не произошло, он все еще жил бы в комнате. Но когда я узнала, что он покинул дом и утащил на угол свой хлам и чемодан, который не проходил в дверь, я почувствовала себя гораздо спокойнее. Это был мой триумф, отсроченный на восемь лет.

Две недели спустя Меме открыла лавку и даже купила швейную машинку. Она купила новый «Доместик» на деньги, скопленные им в нашем доме. Я расценила это как оскорбление и сказала об этом твоему отцу. Он никак не отреагировал на мое возмущение, но было заметно, что он не только не раскаивается, но удовлетворен сделанным, как будто спас свою душу, противопоставив общепринятым приличиям и чести дома свою пресловутую отзывчивость, терпимость, своеобычие и даже толику безумия. «Ты бросил свиньям лучшие из твоих убеждений». И он ответил, как всегда: «И это ты когда-нибудь поймешь».

8

Декабрь нагрянул нежданной весной, как говорится в одной книге. И с ним нагрянул Мартин. Он появился в доме после обеда, с чемоданчиком в руке, все в том же пиджаке о четырех пуговицах, теперь вычищенном и отглаженном. Он ничего мне не сказал, а направился прямиком в кабинет отца, чтобы поговорить с ним. Дата свадьбы была назначена на июль. Но через два дня после приезда Мартина отец позвал мачеху в кабинет и сказал ей, что свадьба должна состояться в понедельник. Была суббота.