Падение кумиров

Нужно только одно. Умение «придать стиль» своему характеру – великое и редкое искусство! Им владеет тот, кто, хорошо зная все сильные и слабые стороны, данные ему природой, умеет подчинить их своим творческим замыслам, так что каждая из них уже сама по себе станет высшим воплощением искусства и разума и даже недостатки будут радовать взор: вот тут природа недоработала – прибавим побольше всяких мелочей, а тут она перестаралась – нам этого добра не нужно; сие занятие требует сноровки и неустанного труда. Здесь притаилось какое-то уродство, улизнувшее от руки мастера, а там – его уж не узнать, оно умело прикинулось возвышенным. А сколько еще смутного, неясного, ускользающего от всяких строгих форм хранится в запасе, того, что использовалось время от времени как средство, влекущее в бескрайние просторы неизведанного. И вот, когда шедевр готов, становится ясным, что и здесь рукою мастера водил всесильный вкус, который был полновластным хозяином во всем – в большом и в малом – и сам определял, какую нужно выбрать форму; и не так уж важно, как представляется многим, каким был этот вкус – хорошим или плохим, – главное, что это вкус! Найдутся сильные, властолюбивые натуры, которые и в этом принуждении, и в этой несвободе, и в этой замкнутой завершенности, подчиненной собственным законам, сумеют обрести высшее наслаждение; страстность их могучей воли смягчится при виде всякой стилизованной природы, всякой усмиренной прислужницы природы; и даже когда им нужно возводить дворцы, разбивать парки, они стараются не выпустить природу из узды. И наоборот, именно слабые натуры, которым не под силу совладать с собой, ненавидят жесткость стиля: они чувствуют, что, если бы их самих втиснули в эти жесткие стесненные рамки, они бы превратились под таким гнетом в серую обыденную массу – в рабов, которые, неся свою рабскую службу, ненавидят всякое услужение. Такие натуры – они вполне могут превзойти всех остальных – всегда стараются представить себя и все, что их окружает, как проявление духа свободы и независимости – им хочется казаться дикими, необузданными, странными, мятущимися, ошарашивающими: и это не так уж плохо, потому что только так они могут сделать себе хорошо! Ибо нужно только одно: чтобы человек сам себе доставлял удовольствие – и не важно, какую он выберет для себя поэзию, какое предпочтет искусство: только тогда человек приобретает вполне сносный вид! Тот, кто недоволен собой, готов в любую минуту отомстить за это: мы станем его жертвой, хотя бы за то, что все время должны терпеть его гадкий, безобразный вид. Ибо созерцание безобразного не пробуждает добрых чувств и действует удручающе.

291