Падение дома Ашеров. Страшные истории о тайнах и воображении

Как-то в полночь, утомленный, я забылся, полусонный,
Над таинственным значеньем фолианта одного;
Я дремал, и все молчало… Что-то тихо прозвучало —
Что-то тихо застучало у порога моего.
Я подумал: «То стучится гость у входа моего —
   Гость, и больше ничего».

Помню все, как это было: мрак – декабрь – ненастье выло —
Гас очаг мой – так уныло падал отблеск от него…
Не светало… Что за муки! Не могла мне глубь науки
Дать забвенье о разлуке с девой сердца моего, —
О Леноре, взятой в Небо прочь из дома моего, —
   Не оставив ничего…

Шелест шелка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах —
Чуткой, жуткой, странной дрожью проникал меня всего;
И, смиряя страх минутный, я шепнул в тревоге смутной:
«То стучится бесприютный гость у входа моего —
Поздний путник там стучится у порога моего —
   Гость, и больше ничего».

Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,
Восклицая: «Вы простите – я промедлил оттого,
Что дремал в унылой скуке – и проснулся лишь при стуке,
При неясном, легком звуке у порога моего». —
И широ́ко распахнул я дверь жилища моего —
   Мрак, и больше ничего.

Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая
В ощущеньях, человеку незнакомых до того;
Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,
И единственное слово чуть прорезало его —
Зов: «Ленора…» – Только эхо повторило мне его —
   Эхо, больше ничего…

И, смущенный непонятно, я лишь шаг ступил обратно —
Снова стук – уже слышнее, чем звучал он до того.
Я промолвил: «Что дрожу я? Ветер ставни рвет, бушуя, —
Наконец-то разрешу я, в чем здесь скрыто волшебство —
Это ставень, это буря: весь секрет и волшебство —
   Вихрь, и больше ничего».

Я толкнул окно, и рама подалась, и плавно, прямо
Вышел статный, древний Ворон – старой сказки божество;
Без поклона, смело, гордо, он прошел легко и твердо, —
Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего
И вверху, на бюст Паллады, у порога моего
Сел – и больше ничего.

Оглядев его пытливо, сквозь печаль мою тоскливо
Улыбнулся я, – так важен был и вид его, и взор:
«Ты без рыцарского знака – смотришь рыцарем, однако,
Сын страны, где в царстве Мрака Ночь раскинула шатер!
Как зовут тебя в том царстве, где стоит Ее шатер?»
   Каркнул Ворон: «Nevermore».

Изумился я сначала: слово ясно прозвучало,
Как удар, – но что за имя «Никогда»? И до сих пор
Был ли смертный в мире целом, в чьем жилище опустелом
Над дверьми, на бюсте белом, словно призрак древних пор,
Сел бы важный, мрачный, хмурый, черный Ворон древних пор
   И назвался «Nevermore».

Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,
Точно в нем излил всю душу, вновь замкнул ее затвор.
Он сидел легко и статно – и шепнул я еле внятно:
«Завтра утром невозвратно улетит он на простор —
Как друзья – как все надежды, улетит он на простор…»
   Каркнул Ворон: «Nevermore».

Содрогнулся я при этом, поражен таким ответом,
И сказал ему: «Наверно, господин твой с давних пор
Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока
И отчаялся глубоко и, судьбе своей в укор,
Затвердил, как песню скорби, этот горестный укор —
   Этот возглас: «Nevermore».

И, вперяя взор пытливый, я с улыбкою тоскливой
Опустился тихо в кресла, дал мечте своей простор
И на бархатные складки я поник, ища разгадки, —
Что сказал он, мрачный, гадкий, гордый Ворон древних пор, —
Что хотел сказать зловещий, хмурый Ворон древних пор
   Этим скорбным: «Nevermore».

Я сидел, объятый думой, неподвижный и угрюмый,
И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор;
Мысль одна сменялась новой, – в креслах замер я суровый.
А на бархат их лиловый лампа свет лила в упор, —
Ах, на бархат их лиловый, озаренный так в упор,
   Ей не сесть уж – nevermore».

Чу!.. провеяли незримо, словно крылья серафима —
Звон кадила – благовонья – шелест ног о мой ковер:
«Это Небо за моленья шлет мне чашу исцеленья,
Благо мира и забвенья мне даруя с этих пор!
Дай! – я выпью, и Ленору позабуду с этих пор!»
   Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Адский дух иль тварь земная, – произнес я, замирая, —
Ты – пророк. И раз уж Дьявол или вихрей буйный спор
Занесли тебя, крылатый, в дом мой, ужасом объятый,
В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор, —
Говори: пройдет ли рана, что нанес его топор?»
   Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Адский дух иль тварь земная, – повторил я, замирая, —
Ты – пророк. Во имя Неба, – говори: превыше гор,
Там, где Рай наш легендарный, – там найду ль я, благодарный,
Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, —
Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?»
   Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Если так, то вон, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись ты».
Гневно крикнул я, вставая: «Этот черный твой убор
Для меня в моей кручине стал эмблемой лжи отныне, —
Дай мне снова быть в пустыне! Прочь! Верни душе простор!
Не терзай, не рви мне сердца, прочь, умчися на простор!»
   Каркнул Ворон: «Nevermore».

И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон,
Над дверьми, на белом бюсте, – там сидит он до сих пор.
Злыми взорами блистая, – верно, так глядит, мечтая,
Демон, – тень его густая грузно пала на ковер —
И душе из этой тени, что ложится на ковер,
   Не подняться – nevermore».