ближе к вечеру в канун Рождества я обходила дом, комнату за комнатой, как мама собака, которая забыла, что ее щенков разобрали. Майкл и Патрик встречали свое первое Рождество с отцом. Все, кого я знала в Миннесоте, нарядившись в самые лучшие воскресные платья, традиционно отмечали праздник со своими семьями и воодушевленно пели «Радость миру». На мне по-прежнему была розовая фланелевая пижама с котятами, пьющими мартини. Я не снимала фланелевую пижаму уже несколько месяцев.
Я забрела на кухню, чтобы включить чайник и увидела мою бедную кошку на деревянном полу. Митенс сбила одну из Рождественских открыток, приклеенную скотчем к двери в подвал. Она была в исступлении, пытаясь стряхнуть маленькую карточку, приставшую к ее передней лапе, и чем больше она старалась от нее избавиться, тем больше скотч спутывал ее мех. Я села на пол, нашептывая милые глупости, пока она не перестала крутиться, и сняла с нее скотч и открытку.
Карточка была от моего пастора, Рут. Я получила ее по почте в то утро, вместе с грудой Рождественских поздравлений от службы уборки мусора и газовой, телефонной и электрической компаний. Все желали мне веселого настроения и счастливого нового года, несмотря на то, что я всем им была должна. Открытка Рут отличалась от других, потому что она была очень простой. Меньше, чем другие, и вся белая, за исключением пятисантиметровой гравюры крошечного младенца в яслях. Слово «
Открытка была чистой внутри, за исключением написанного от руки сообщения Рут. Ее мелкий почерк с изящными, идеальными, как у учительницы, буквами напоминал ряды незабудок.