P.S. I Hate You

Она кивает.

– Конечно. А ты что, думал, я живу там бесплатно?

– Я не знаю, что я думал. – Я поднимаю руку. – В общем, вот тебе история той девушки в персиковом бикини.

– Ты даже не затронул ее прошлое. Допустим, есть ли у нее братья или сестры? Какую машину она водит?

– Ты воспринимаешь все это слишком серьезно, – возражаю я. – Какая разница, какую машину она водит? Ей только что разбили сердце. Все остальное в сравнении с этим вторично.

– Вполне справедливо. – Марица вздыхает, и я испытываю облегчение от того, что прошел свой «тур» в этой игре. – Слушай, ты есть не хочешь?

Я смотрю на свой телефон. Почти полдень.

– Хочешь суши или еще что-нибудь? – спрашивает она. – Ты любишь суши? Что вообще ты любишь?

– Суши – хорошо, сойдет.

– У тебя все всегда «хорошо». – Она встает со скамьи. Я тоже поднимаюсь и пожимаю плечами.

– И что?

– А бывает что-то, что не «хорошо» и не «нормально»?

Я хмурюсь. Нехороших и ненормальных вещей много, но они все не здесь и не сейчас.

– Если повидать то, что повидал в жизни я, то это, скажем так, заставляет тебя по-другому взглянуть на то, что хорошо и нормально, а что нет.

Она берет меня под руку, и мы идем по пирсу.

– Это глубокое замечание, капрал. Мне нравится, когда ты заходишь так глубоко. – Она прикрывает губы ладонью. – То есть я не то имела в виду. Я хочу сказать, что ты постоянно такой молчаливый, и мне кажется клевым, когда ты говоришь что-то с глубоким смыслом. Ты из тех людей, которые говорят только тогда, когда им есть, что сказать, и мне нравится это в тебе.

– Ну, ладно. – Мы проходим мимо палаток, где продают корн-доги и попкорн, петляем между мамочек в спортивных лосинах, протискиваемся мимо двух велосипедистов, и Марица так и не отпускает мою руку. – Ты всегда вот так ходишь под ручку с теми, кого едва знаешь?

– О, милый, а мне-то казалось, что нас уже кое-что связывает, верно? – вопрошает она, трепеща ресницами, хотя уголок ее губ иронически подергивается. – И вообще, неужели это тебя беспокоит? Если да, то скажи мне об этом.

– Пока нет, – отвечаю я. – Но я буду держать тебя в курсе.

Марица указывает на заведение под названием «SUGARFISH» и ведет меня туда. Хостесс говорит, что нам придется подождать сорок пять или пятьдесят минут, поэтому мы направляемся в бар, чтобы убить время.

– Тут только один табурет, – говорит Марица. – Сядешь?

– Я оскорблен, что ты вообще меня об этом спрашиваешь. – Я делаю шаг назад и указываю на сиденье. – Это место целиком и полностью твое.

Черт меня побери, я не какой-нибудь эгоистичный мужлан, который сам будет сидеть, а женщину заставит стоять.

Минуту спустя мы заказываем выпивку. Заведение шумное и набито до отказа, несмотря на будний день, но я решаю наслаждаться этим, поскольку это истинный рай по сравнению с тем, где мне предстоит оказаться через неделю.

– Я умираю от голода, – со вздохом говорит Марица, выпячивая полные губы. – Я забыла позавтракать. По крайней мере, сегодня перед уходом я не забыла покормить пса.

Телефон у меня в кармане жужжит, я достаю его и вижу на экране имя Калисты, моей сестры. Она всегда звонит мне только насчет мамы, поэтому я поднимаю палец.

– Извини, но мне нужно принять этот звонок.

– Конечно. – Марица улыбается и поворачивается к стойке.

– Алло, Калиста, – говорю я. – Что случилось?

– Знаешь, я должна была сегодня вечером привезти маме ужин, но у Эванджелины температура, у Грэйсона баскетбол, а Род работает сверхурочно. – В ее голосе звучит смесь изнеможения с бессилием.

– Ничего страшного, – говорю я. – Я заеду и привезу ей чего-нибудь к вечеру.

– Спасибо, братишка, буду тебе должна.

– Ты мне ничего не должна, – возражаю я.

– И что я буду делать, когда ты уедешь? – вопрошает она, тяжело вздыхая в трубку.

– Будешь делать то же, что и всегда, – отвечаю я. В разговор врываются грохот погремушки и вопли телевизора на заднем плане, и Калиста говорит, что ей нужно идти.

Это постоянный предмет наших с ней споров: Калиста ненавидит то, что я служу в армии. Она ясно дала это понять в тот же день, когда я завербовался. И не то чтобы она что-то имела против армии как таковой – она боится за меня, вот и все. Она боится потерять меня. В детстве мы с ней были очень дружны. Потом она вышла замуж и обзавелась детьми, а я был за границей. Теперь наше общение свелось к коротким телефонным звонкам насчет мамы и безмолвному «я тебя люблю», которое никогда не произносится вслух, но и никуда не девается.

Это действительно самое большее, что я позволяю себе чувствовать, честно говоря.

Сунув телефон в карман, я поворачиваюсь к Марице и обнаруживаю, что какой-то тощий урод с зататуированным «рукавом» и сплошь пирсингованными ушами привалился к барной стойке и, дебильно ухмыляясь, пялится на Марицу, словно акула на кету.

Я должен вмешаться.

Потом она скажет мне «спасибо».

Я возвращаюсь к ней, кладу руку ей на плечо и награждаю этого хмыря пристальным взглядом. До него не доходит. Он ухмыляется, а потом вообще смеется, как будто считает это какой-то шуткой.

– Этот тип пристает к тебе, малышка? – спрашиваю я.