П. А. Столыпин

Правые бросились к трибуне. Родичев стоял неподвижно, с недоумением вглядываясь в бегущих к нему депутатов. Он был в состоянии скакуна после большой скачки, певца после большой арии. Слова еще кипели в нем, жужжали вокруг его головы. Он еще сам был в их власти. И не понимал, что случилось. Поверх пенсне он вопросительно смотрел то на министерскую ложу, то на бежавших к нему правых депутатов. Но с другой стороны, наперерез им, бежали кадеты и трудовики, спешили прикрыть Родичева собой. Пристава подтягивались к трибуне. В воздухе пахло дракой. Председатель быстро закрыл заседание. Родичева увели в комнату кадетской фракции. Туда явился посланный Столыпиным чиновник¹⁰ сообщить, что председатель Совета министров требует извинения.

Родичев уже остывал, просыпался. На его лице была растерянная детская улыбка:

– Господи, да я совсем не хотел его оскорблять. Я говорил вообще о действиях власти. Да я сейчас же пойду и извинюсь. Зачем мне его обижать? Я его считаю порядочным человеком.

Он круто повернулся и вышел из фракционной комнаты. Мы и опомниться не успели. Закипели споры. Одни находили, что извиняться нечего. Другие – я была в их числе – оценили благородное добродушие Родичева, который, при всей идейной страстности, не хотел вносить личный оттенок в этот страшный спор.

Не знаю, какой у него был разговор со Столыпиным, но через несколько времени министры, во главе с премьером, вернулись в свою ложу. Правые и октябристы встали и стоя долго аплодировали премьеру. К моему удивлению и ужасу, Милюков тоже встал и тоже аплодировал. В кадетских рядах произошло замешательство. Одни последовали примеру лидера, другие с недоумением переглядывались, остались сидеть, не хлопали. Все знали, что у Милюкова не было того рыцарского уважения к противнику, которое заставило Родичева протянуть руку Столыпину.

Заседание быстро закончилось. Опять собрали фракцию. Все были взволнованы речью Родичева, его извинением, неожиданным поведением Милюкова. Несколько человек подбежали ко мне:

– Ариадна Владимировна, скажите Милюкову, что он с ума сошел.

Я не ответила обычной моей в таких случаях фразой «скажите сами». Как только собралась фракция, я попросила слова:

– Павел Николаевич, зачем вы это сделали? Родичеву надо было извиниться, иначе его речь носила бы характер личного выпада. Но ведь мы, кадеты, по существу его речь поддерживаем. Ведь это наши взгляды, наша оценка, наш дух. Аплодируя Столыпину, вы точно отреклись от обвинений, которые Родичев выдвинул, которые мы все часто развивали, на которых вы строите всю нашу политику. Это недопустимые аплодисменты. Как вы могли это сделать?

Я горячилась, была резка. Милюков не ожидал нападения. По лицам было видно, что многие со мной согласны. Милюков пощипал усы и, пожимая плечами, ответил:

– Я поступил так, как мне подсказало мое чутье.

Эту фразу я крепко запомнила, вспоминала ее каждый раз, когда, ссылаясь на чутье, Милюков попадал впросак.

Со Столыпиным Милюков не мог состязаться ни в умении говорить, ни в темпераменте. У Столыпина был природный дар слова. У Милюкова – очень большая начитанность и упорство. Это не мешало Милюкову пренебрежительно относиться к своему противнику. Внутри себя он, может быть, понимал силу и даровитость Столыпина, но никогда этого не хотел признавать, пренебрежительно определял Столыпина как рядового губернатора, случайно сделавшего карьеру. Так же пренебрежительно, поверхностно расценивал он государственные взгляды Столыпина. Милюков категорически отметал столыпинский закон о выделении крестьян на хутора. Он не был народником, общину не идеализировал, казалось, мог бы понять полезность освобождения крестьян от общинных пут, мог бы поддержать правительство в этом важном государственном мероприятии. Но кадетская аграрная программа закабаляла мозги. Практически от этого ничего не изменилось. Столыпинская реформа была проведена. Но кадеты упустили момент, не сумели трезво подойти к жизненной, важной задаче. <…>

Окрейц С. С Аудиенция у П. А. Столыпина и катастрофа 12 августа

I