П. А. Столыпин

Был в начале август – теплый, сухой, что большая редкость в туманном Петрограде. Вернувшись из Одессы, я жил на станции Удельной, почти без дела. Меня в те поры занимала идея основать в одной из внутренних губерний независимый (по возможности свободный от местных административных внушений) правый орган. Господствовало мнение, что правый орган самостоятельно существовать не может; подписки у него не будет. Издателю придется ежегодно на покрытие дефицита прибегать к субсидиям. А это поведет к предварительной цензуре губернаторов. Не говоря уже о том, что губернатор (даже превосходнейший) наверное окажется плохим руководителем газеты, важно было и то, что субсидируемый правый орган таким образом все же будет изданием, выходящим под предварительной цензурой, а его противники, левые всякой марки, будут изданиями, выходящими без предварительной цензуры. Публика, несомненно, пойдет налево… Предварительную цензуру у нас не терпят. Да и пользы от нее не было и быть не может. В этом, бесспорно, есть значительная доза правды.

Вот если бы удалось избегнуть подводных камней – административных внушений и мелей – плохой подписки, думалось мне, правый независимый орган мог бы принести большую пользу. Время революционное. В провинции котел кипит. Разумных, умеренных, трезво смотрящих на вещи людей там много, но подущения и сомнения заставляют молчать правую сторону – людей, желающих мирного развития. Самые вредные утопии принимаются за истину. А трезвое слово прессы? Где оно? Существовало (при Витте) «Русское государство» (редактор Гурьев), теперь издается официозная «Россия». Но это далеко не то, что надо нашим провинциям.

Я упорно носился со своею идеей основать независимый провинциальный правый орган, носился долго, хлопотал усердно и, надо сознаться, безуспешно.

Мне необходима была независимость и небольшая поддержка при начале. Личных средств у меня не было. Я был беден, как монастырская крыса или, еще вернее, как пророк Иона после трехдневного пребывания во чреве китове.

Комичнее всего, что успеху моих хлопот повредило скромное требование субсидии. Одно административное лицо как-то даже заинтересовалось моими доводами и спросило:

– А какого размера субсидия вам потребуется?

– Пять-шесть тысяч.

– Только-то? Ну, с этим вы ничего не поделаете. Это потерянные деньги.

И лицо администратора сделалось холодным, непроницаемым.

– Но я начал издавать мой «Луч» со ста рублями в кармане.

– Другое время было, теперь не то. Впрочем, я подумаю о вашем проекте.

Аудиенция была кончена. Администратор отпустил меня с далеко не поощрительным:

– Хорошо, хорошо. Я подумаю.

Тут же, в том же учреждении, мне благодушно сказали:

– Да вы, батюшка, совершили капитальную ошибку, запросив такую малость.

– Значит, надо было просить тысяч тридцать?

– Непременно. Знаете, как на вас взглянули? Как на желающего ухватить пять-шесть тысяч и нырнуть в волнах провинциального моря. Требования тридцати-сорока тысяч говорят о солидности дела, а пять тысяч внушают подозрения.

Один добрый человек меня надоумил: лично поговорить с самим вершителем судеб – Петром Аркадьевичем Столыпиным.

– Министр очень занят, но тем не менее всех желающих принимает. Поезжайте в первый приемный день на Аптекарский остров, на дачу министра. Чем окончится ваша беседа, предсказать трудно. Но о Столыпине говорят очень много хорошего. Успеете, или, вернее, все окончится ничем, но все же вас выслушают, в лучшем случае скажут несколько одобрительных слов, и затем просьба будет передана но инстанциям, т. е. в руки тех же лиц, которые, по вашим словам, тянут дело уже более года, не приказывая и не отказывая. По крайней мере вы излечитесь от наивной веры, что наши бюрократы, при самом искреннем желании, могут что-либо изменить в рутинных порядках, которые самих их опутывают и держат крепко. В приемной первого министра вы увидите очень много любопытного; увидите и самого Столыпина. Как-никак, а он лицо историческое.

Последнее меня в особенности заинтересовало, и я поехал на Аптекарский остров.

II

В газетах стояло: прием от 12 до 4 часов пополудни. Аптекарский остров, почти город; местность низкая, улицы пыльные, и вдобавок сырость от Невы. Министерская дача старая, деревянная. От Невы ее отделяет шоссе и аллея старых берез. К подъезду дачи подъезжало и подходило много людей, начиная от облеченных в блестящие мундиры до непрезентабельных, простых картузов. Были женщины с прошениями, завернутыми в платочки, из числа тех, которых всегда много там, где что-либо возможно получить. Со мною на ступеньки крыльца поднялся некто в поддевке и сапогах бутылками. Он тут же, не стесняясь высморкался без помощи платка.

«Неужели же и этот будет рассуждать с первым министром?» – подумал я.

Но оказалось, что это был саратовский богатый мельник, и, как лично известный министру, он был сейчас же, не в очередь, принят. Мельник объяснил, что он опасается поджога мельницы, и явился просить охраны.

– Обещал вам министр охрану? – спрашиваю его, когда он вернулся после аудиенции.

– Обещал, только…

– Что только?