П. А. Столыпин

Письмо П. А. Столыпина с полной убедительностью подтвердило сложившееся у нас относительно него мнение, а равно отсутствие в нем искренности и откровенности при переговорах с нами. Он не согласен с термином «маленьких уступок», но вслед за тем подтверждает свое намерение подготовить и проводить в жизнь до созыва Г<осударственной> думы реальные реформы, которые, как он нам говорил, могут привлечь на сторону правительства все классы населения. Он говорит, что кабинет весь целиком должен быть «сплочен единством политических взглядов», но в таком случае почему же он старается привлечь меня в состав своего кабинета? Если П. А. Столыпину были, быть может, неизвестны политические идеалы князя Г. Е. Львова, то относительно моих убеждений он не мог не знать из предыдущих наших разговоров, что мы стоим на диаметрально противоположных точках зрения и понимании предстоящих правительству политических задач. Он не придает значения числу портфелей, которые могут быть предоставлены общественным деятелям, но он не может же не понимать, что для последних при вступлении в коалиционное министерство имеет особенно важное значение уверенность, что обе группы, бюрократическая и общественная, будут пользоваться в нем одинаковым влиянием. Наконец, его указания на то, что вопросы о смертной казни, амнистии и освобождения его от обязанностей министра внутренних дел зависят от свободной воли монарха, носят характер софизмов и представляются какой-то недостойной отговоркой. Нам, как и всем вообще, конечно, вполне было ясно, что не только разрешение этих вопросов, но и весь вопрос об образовании коалиционного кабинета находится в зависимости от благоусмотрения государя. При наших переговорах мы ставили себе исключительной задачей выяснить вопросы о составе кабинета и о программе, которой министерство будет руководиться, с тем что установленные путем нашего соглашения предположения, само собой понятно, должны быть представлены на благовоззрение верховной власти. Такой же характер носит отзыв П. А. Столыпина, будто перемена времени созыва Думы противоречила бы Основным законам. Письмо П. А. Столыпина успокоило наше самочувствие, выяснив определенно принципиальную невозможность нашего участия в формируемом им министерстве, что, очевидно, было понято им самим, так как, говоря в своем ответе, что «в общих чертах в программе мы мало расходимся», он тем не менее не вызывает нас более на продолжение переговоров.

К аналогичному заключению пришел и граф П. А. Гейден. 17 июля он был вновь у П. А. Столыпина по его приглашению, причем ему до посещения председателя Совета министров был уже известен текст письма, отправленного князем Г. Е. Львовым и мною П. А. Столыпину. Во время переговоров по тому же вопросу о привлечении общественных деятелей в состав министерства граф П. А. Гейден говорил П. А. Столыпину, что ему следовало бы употребить все усилия убедить князя Г. Е. Львова и меня принять его приглашение и постараться вступить с нами в соглашение относительно необходимых условий, принимая во внимание, что государь, судя по впечатлению, вынесенному Д. Н. Шиповым из аудиенции в Петергофе, одобряет определенный, искренний переход к новому курсу государственной жизни. П. А. Столыпин отвечал, что он исчерпал в переговорах с нами все доводы, но получил от нас категорический отказ и говорил, что я обвинял его даже в государственном преступлении. По поводу предоставленной мне аудиенции П<етр> А<ркадьевич> сказал, что государь только расспрашивал меня, но ничего не высказывал с своей стороны, и затем П<етр> А<ркадьевич> добавил, будто я во время аудиенции, уклоняясь от поручения по сформированию коалиционного кабинета, мотивировал свое решение несочувствием началам, возвещенным Манифестом 17 октября, и преданностью идее самодержавия. Граф П. А. Гейден, сообщив мне все выслушанное им от П. А. Столыпина и относясь отрицательно к его приемам и образу действий, с свойственными ему меткостью выражений и юмором сказал: «Очевидно, нас с вами приглашали на роли наемных детей при дамах легкого поведения».