Овердрайв

   Три мои "я" объединяются, — и я понимаю лишь одно: я убил Дэнни и мне было хорошо. И простить себя за это я не смогу никогда.

***

   Через несколько дней я пришел в сознание. Отключение сознания — хороший защитный механизм.

   Еще через пару дней я перестал думать о самоубийстве. Успокоительные уколы, капельницы. Плохо помню. Какие‑то звонки, люди.

   Потом я начал разговаривать. Мне постоянно задавали вопросы — "как тебя зовут?", "год рождения?", "где живешь? Можешь назвать точный адрес?". Я тогда не понимал, к чему все это, а потом дошло — врачи проверяли, работает ли у меня мозг и рассудок.

   Через время я почти поправился и начал узнавать людей.

   Это было кстати, — нужно было опознать Дэнни.

   Я видел, как этот урод его зарезал. Еще я понимал, что потом было вскрытие и экспертиза, где моего Дэнни резали опять. Они там все ему внутри развалили, сволочи, потом в беспорядке накидали назад, я знаю, как происходит процесс вскрытия.

   Его накрыли простыней, когда я подтвердил, что это он. Дэнни лежал на металлическом столе в холодном морге. Мне показалось, что ему неприятно так лежать и что он простудится.

   Потом я долго курил во дворе, ни о чем не думая.

   Потом неожиданно расплакался.

   Я живу, а он — нет. Я ненавижу себя за это. Он в холодной земле, и я в этом виноват. Именно я его убил. Это моя высшая мера наказания. Мое пожизенное заключение.

   Я знаю, они после смерти становятся ангелами на небе.

   Если это не так, я нахер там все разнесу.

***

   — Слушаю.

   — Я пробил твоего "Билли".

   В голове словно застрял раскаленный гвоздь. Он почему‑то хочет выбраться наружу через правый висок. Ночью я уснул перед телевизором на диване в неудобной позе. Утром меня разбудил звонок. Днем и вечером меня ожидает мигрень. Хорошо бы пробраться в башку к тому парню и оставить мигрень ему. Пусть порадуется.

   — И что мой Билли? — с трудом поднимаюсь на ноги.

   — Джеральд Фицжеральд Фокс твой Билли. Да ничего особенного. Никаких фактов из биографии, связывающих его со взрывом.

   — Фото, Хоббс.

   — Уже отправил. Я сам пытался — глухо.

   — Спасибо. Погляжу.

   — Кельвин, поторопись. У нас очень мало времени.

   — Если бы каждый раз, когда я это слышу, мне давали по доллару…

   — …то ты бы сколотил состояние, бездарь. Давай, до связи.

   — Пока.

   Дружеские подколы. Как мило. Но Хоббс прав — времени и правда оставалось очень мало.

   Когда я был моложе, мне помогала сосредоточиться музыка. Но музыку нет смысла слушать тихо, а слушать громко я уже не могу, — наверное, постарел. И соседи не обрадуются джазу, во всю прыть несущемуся по тонким стенам современных домов.

   Надо было смотреть фотографии.

   Я открыл присланный Хоббсом архив, отправил фотографии на распечатку. Пока это сочетание нулей и единиц, любезно превращенных компьютером в картинку, — не годится.

   Первая. Улыбающийся мальчишка в вязаном джемпере и галстуке. Счастье, немного разбавленное скукой от того, что приходится сидеть и позировать, нежелание выглядеть глупо на фото, стремление скорее покончить с этим и уйти. Безмятежное, безоблачное сознание. Все это в серых тонах мертвой энергетики, питающейся моим пси.

   Я потерплю.

   Вторая фотография. Сосредоточенный вид, футбольная форма с надписью через грудь "Билли Бой", — тем, кто придумывает названия для детских команд надо, по–моему, лечиться. Зато понятно, почему контакт называл его "Билли". Внутри мальчика на фото слились лихорадочная оценка ситуации, желание забить гол, азарт, толика стеснения и подражание жестам любимого форварда, — все это немного нарочитое. Скорее всего, успел заметить, что его снимают.

   И снова ничего, кроме мертвой серости.

   — Давай, Джеральд Фицжеральд, помоги мне, — прошептал я.

   Я взял третью фотографию, и меня словно пронзило тонкой иглой. Здесь все казалось нормальным, — мальчик на фоне фонтана в центре города, там все фотографируются, — но вместо спокойной энергии воды его окутывала тень. Эта тень касалась его тонкими длинными пальцами, поглаживала по затылку и готовилась убивать. Мои губы невольно расползлись в злобной ухмылке предвкушающего удовольствие маньяка.

   Билли, я тебя нашел.

   Билли, Билли–бой, теперь ты мой. Я залпом выпью твои последние минуты.

   А пока живи, ты должен успеть пожить. Это мой тебе подарок.

   И в никуда. Небольшое разочарование и снова спокойствие. Пусть не я, пусть не так, пусть не качеством, а количеством. Но удивителен, Билли–бой. Было интересно наблюдать, как ты забрал с собой остальных.

   С трудом отложив эту фотографию, я зажмурился.

   Минуту просто смотрел в потолок, — но следовало вернуться к работе.

   Следующая. Паренек уже был мертв, когда ее сделали. Он ходил, он дышал, он даже пытался играть и учиться, но все, кто хорошо знал его, могли заметить — Джеральд стал каким‑то другим. Тень почти сожрала его, до смерти физической оболочки и освобождения души от обреченного тела оставались считанные дни. Он был энергетически уничтожен.

   Когда я прорвался через обреченность и тупую боль, которые излучала фотография, моя рука сама по себе скользнула по фотографии. Зажмурившись, я прогнал образ и ушел от контакта. И снова вернулся к картинке.