Ответственность

Изредка к нему приходил единственный его приятель и сослуживец, коммунхозовский бухгалтер. Они пили водку и негромко разговаривали. Выпив, начхоз жаловался на свою судьбу, а бухгалтер — известный пересмешник — бубнил, как из бочки:

— Тебя послушать, так судьба вроде бабы: пожила с тобой, пожила, да и не потрафил ты ей, она и переметнулась к другому. Экой ты малокровный…

Но такое бывало редко, обычно Сене ничто не мешало, как и сейчас, в этот не по-северному теплый вечер. Барак затихал. Еще доносились смутные голоса, где-то плакал не желающий спать малыш, где-то чуть слышен репродуктор. В коридоре переговаривались вышедшие покурить мужчины. Все обычные житейские шумы.

Вдруг какая-то особенная наступила тишина, и тут же заговорили все разом, забегали по коридору, стуча сапогами, захлопали двери и, перекрывая весь этот шум, по-птичьи взметнулся пронзительный женский голос:

— Горит!..

«Пожар», — подумал Сеня и тоже выскочил в коридор, уже совсем опустевший. С крыльца он увидел яркое пламя в той стороне, где была контора, и бегущих на пожар людей. Они сновали между сосновых стволов, словно играючи прятались друг от друга. И он тоже прыгнул с крыльца и побежал, петляя между сосновых стволов. Выбежав на площадь, где деревьев уже не было, он увидел, что горела не контора, как он подумал, а портрет Сталина.

Многолетние наслоения масляной краски, фанера и доски, на которые фанера была набита, все это, прокаленное солнцем, вспыхнуло и сгорело в несколько минут. Только два столба и поддерживающие их подпорки еще полыхали. Два столба, как две поминальные свечи.

Все произошло так скоро, что пожарным, которые прибыли вовремя, осталось только засыпать песком дотлевающие угольки, что они успешно и проделали. Соблюдая субординацию, начхоз стоял на нижней ступеньке конторского крыльца, в то время как руководители строительства, инженерия и бухгалтерия заняли все верхние ступеньки. Были тут и оперуполномоченный и начальник комендатуры, но расположились они немного в стороне и не на крыльце, а просто на земле. Остальные, кто сам по себе прибежал поглядеть на пожар, где хотели, там и стояли.

И все — и начальство, и народ, наблюдая, как с треском и гулом догорает то, что совсем недавно свято почиталось, на что даже боялись взглянуть непочтительно, теперь оживленно переговаривались и даже посмеивались.

Ну, пускай бы народ — это еще можно понять, всякие тут собрались, да и ссыльных почти половина. Так ведь и начальство туда же. Они-то над чем потешаются? И даже опер, чья должность наблюдать, следить, пресекать, даже он стоит, смотрит, как будто даже с интересом, словно так оно и должно быть. Не понимает, что ли, недопустимость происходящего. Смотрит, как горит, и посмеивается.

Вдруг ему показалось — ну, конечно же, только показалось, — будто и самого его радует, что так удачно все получилось, сгорели все заботы и волнения. Стихия — с нее и спрашивайте… «Придет же в голову такая чертовщина! — испуганно подумал он. — До чего человека довели…» Не сам же он докатился до такой преступной радости.

Вскипев негодованием, начхоз спустился со ступеньки на землю и строевым шагом приблизился к оперу.

— Стихия? — вопросительно проговорил он и, отчего-то вспотев, спросил, как бы между прочим: — А возможно, умысел?.. как полагаете?

— Идите, занимайтесь своим делом, — строго ответил опер.

— Как вам угодно, — поник начхоз и, отдаляясь, услыхал такой разговор:

— Вот дурак-то, хоть и полковник, — проговорил опер.

— Да, действительно… А ведь как-то воевал, ордена хватал…

— А ты на фронте дураков не встречал? Полковник образца сорок первого года.

Этот разговор окончательно добил начхоза, хотя опер наврал: полковника он получил перед самым концом войны. А до войны служил начальником вохра на военном заводе и звание имел — младший лейтенант.

ИНТЕРЕСНЫЙ РАЗГОВОР

Пожар потушен, и пожарище надежно засыпано песком. Все разошлись, только запах гари да пепла остался от всего недавнего величия. Все развеялось, как дым на ветру, вот это обстоятельство особенно и угнетало оскорбленного начхоза. Глядя, как над пожарищем по сырому песку струятся светленькие ручейки пара, он жаловался своему другу бухгалтеру:

— Нет, ты сам подумай: я кто? Полковник! А он меня дураком выставляет.

— Это значит, сам он дурак и есть, — утешительно заметил бухгалтер.

— Ну, это ты брось! — вспылил начхоз. — Дурака в начальники не произведут. Выкинь из головы, а то… я ведь не погляжу, что ты мне друг…

Но эта угроза нисколько не испугала бухгалтера и даже не заставила его замолчать, а наоборот, только еще пуще воодушевила. Вполне резонно он возразил, что теперь не то время, что повсеместно разоблачен культ личности, даже такие есть сведения, и очень даже достоверные, что и сам Берия арестован, главный тюремщик. Вот и выходит, такое время пришло, что человек перестал бояться.