Ответ

В девять часов вечера профессор Фаркаш поехал на Восточный вокзал; он должен был встретиться там с сестрой, которая упаковала в Киштарче его вещи и на «стайере» доставила багаж к поезду. По-летнему теплый дождик то прекращался, то опять припускал вовсю; из университетских дверей профессор вышел под ожесточенный перестук капель по асфальту, но не успел сесть в поджидавшее его такси, как дождь вновь перестал, и над тротуарами трепетало лишь свежее прохладное его дыхание. Профессор сел в машину, не оглянувшись. Он не простился со старым привратником, а тот даже не подозревал, что профессор покидает Будапешт. Из кармана просторного серого плаща профессор достал плоскую флягу с коньяком и несколько раз потянул из нее, чтобы унять неожиданно подступившую тошноту: в такси пахло бензином и пылью.

На проспекте Ракоци вновь припустил дождь. Несмотря на вечерний час, было еще много машин, на тротуарах один за другим открывались пессимистические черные зонты и плыли, покачиваясь, друг подле друга; в сильном свете дуговых ламп поблескивали резиновые боты. Дождь протянул до земли длинные, тонкие нити. Профессор смотрел в усеянное пузырьками окно; дождевые капли вспыхивали и переливались всеми цветами радуги, как приятное воспоминание. У большого желтого куба больницы святого Роха профессор снова достал свою фляжку; он побывал здесь лишь однажды, в детстве, — внезапно началось сильное кровотечение из носа. А в универмаге «Корвин» не был ни разу; Национальный театр посетил два-три раза за всю жизнь, кафе «Эмке» — однажды, да и то пьяный в стельку: показывал город швейцарским гостям, с которыми потом едва не подрался. И вдруг показалось ему, что Будапешт он толком не знает, и стало чуть-чуть жалко покинуть его навсегда. Вот, например, филаторская гать — он и теперь не помнит, что это такое, хотя как-то даже в лексикон заглядывал. Лучше всего он знал Музейный проспект да улицу Геллертхедь, где пятнадцать лет подряд встречался с Эстер. А в фехтовальном зале Сантелли однажды даже дрался из-за нее на дуэли с атташе французского посольства.

На площади Бароша дождя уже не было, но черно отсвечивавший асфальт, частые блики на трамвайных рельсах, лужи, фонтанами шарахавшиеся из-под колес, еще хранили о нем тихую плещущую память. Площадь Бароша, знакомая, как собственная ладонь, — сколько раз профессор проезжал ее по дороге в Киштарчу и обратно! — была освещена сейчас не только вечерними огнями, но и сознанием, что он видит ее в последний раз. Площадь стала просторнее, объемнее — потом взмыла в воздух, исчезла.

Он вышел из машины с той стороны вокзала, где стояло: «Отправление поездов», и не захлопнул за собой дверцу машины. — Ждать не нужно, Гергей! — сказал он через плечо и зашагал было к залу ожидания. Таксист оторопело глядел ему вслед. — А заплатить-то, ваша милость!

— Что?

— А заплатить-то! — повторил таксист.

— Ах да, — сказал профессор. — Я решил, что на своей машине приехал.

Сестра сидела в зале ожидания первого класса, окруженная разнокалиберным багажом, состоявшим из одиннадцати мест. Ее мясистое, пухлое лицо было бледнее обычного, виски впали, волосы словно вдруг поседели. Шофер молча стоял за ее спиной. — Одну «симфонию», Гергей, — обратился к нему профессор. — Только щелкалку свою не вынимайте, терпеть не могу!

Его взгляд упал на багаж. — Это все мне?

— Так нужно, — сказала Анджела, строго обратив на младшего брата заплаканные большие глаза, сиявшие из-под очков. — Я положила только самое необходимое, остальное пришлю позже, когда ты окончательно где-то обоснуешься.

— Гергей, — повернулся к шоферу профессор, — оставьте мне два чемодана поменьше, а остальное тащите обратно в машину.

— Девять мест? — спросил шофер.

— Зенон, — вскрикнула Анджела, — об этом не может быть речи! Одни только рукописи твои, заметки, переписка заняли четыре ящика. А зимняя одежда, шубы, а летние вещи, белье…

Профессор через стеклянную дверь выглянул на перрон. Асфальтовые дорожки были сухи, но с только что поданного под крышу состава еще струями стекала вода. Слышался металлический перезвон молотков, шла проверка ходовой части вагонов. Состав подали с запасной ветки, вагоны были пусты и оттого, что никто не входил в них, удивительно нелепы.

— Сдайте багаж, Гергей. Квитанцию потом пришлете мне почтой, чтобы я невзначай не выбросил ее из окна.

— Нельзя, Зенон, — возразила Анджела, — тебе понадобятся квитанции на таможне.

Профессор внимательно смотрел сестре в лицо. — Хорошо, однако же, что я освобожусь от тебя.

— Я приеду сразу, как только ликвидирую здешнее наше хозяйство, — сказала Анджела. — Живи экономно, Зенон! Постарайся не растерять свои рукописи, следи за одеждой! Я упаковала тебе оба фрака. Ты хоть снял с гвоздя «Цепь Корвина»?

Профессор смотрел вслед шоферу, который шел за тележкой носильщика, сопровождая багаж. — Гергею дай пять тысяч.