Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

– Медведева! – раздалось чье-то, будто несмелое, предложение. – Афанасия Матвеевича! – А и правда, Афанасия Матвеевича! А! Как это об нем до сих пор не подумали? Старик хороший, честный, верующий. Тихий очень, потому его и не все знают, потому о нем и забыли…

– Афанасий Матвеевич, прошу, войдите на амвон, покажитесь народу, – попросил председатель.

Афанасий Матвеевич, невысокий чернобородый старик, вышел на амвон и остановился, обернувшись лицом к народу и бессильно опустив, словно ненужные, руки.

– Ишь, помертвел, бедный, – шепнул кто-то.

Нельзя было сказать, что он бледен как мертвец. В застывшем лице мертвого все-таки есть какие-то краски – восковая желтизна, синеватые тени. Лицо Афанасия Матвеевича было бело, как алебастр; он стоял, как человек, неожиданно услышавший свой смертный приговор, в глазах застыло сознание неотвратимости обрушившегося на него несчастья. И все-таки когда его спросили, он тихо прошептал белыми, как и его лицо, губами:

– Согласен!

– Батюшка меня убил своими словами, – говорил он впоследствии. – Я не мог ничего напротив сказать.

Он понимал, на что шел, и так все и случилось. Проработав всего несколько месяцев, он был взят, и о его дальнейшей судьбе ничего неизвестно. Но пример мужества уже был показан. После, несмотря на тяжелое время, найти председателя уже было легче. Сменилось два-три человека, и, наконец, в 1932 или 1933 году председателем церковного совета был избран Михаил Васильевич.

А Григорий Амплеевич, побоявшийся укоротить свою жизнь, взявшись за это дело, умер еще раньше. Накануне Казанской – престольного праздника в левом приделе – вернулся от всенощной, поужинал и неожиданно упал мертвым.

Глава 31 Счастливые

 

Наступало время осенних заготовок. В Пугачеве жизнь шла почти по-деревенски. Запасали на зиму картошку, солили капусту. Нужно было запасти и кизяков для русской печки, и бурьяну для голландки, но на такой единовременный расход за все годы жизни в городе не хватало средств – покупали возами зимой, хотя это было и дороже. Зато непременно покупали муки. Хлеб брали печеный в лавчонке или пекарне, но ларь на пять пудов муки всегда стоял в запасе на всякий случай. В 1929 году хотелось бы запасти побольше, печеный хлеб перестали продавать, но… вопрос опять упирался в средства. Подсчитав свои ресурсы, отец Сергий сказал детям: «По-человечески нам с нашими запасами и до Рождества не дотянуть, а дальше надежда только на Божию милость. А ведь надо и Мише помочь, что он там получит со своими случайными заработками!»

Впечатление от этих слов было как во время близкого пожара, когда он говорил: «Непосредственной опасности нет, но узелки потихоньку складывайте». Так это было воспринято. Без паники, но сознание большой трудности было.

И вдруг случилось то, чего, конечно, ожидали, но что в данном случае не бралось в расчет, потому что самый этот факт разбивал вдребезги любые расчеты. Отцу Сергию принесли повестку – вызывают в комиссию по хлебозаготовкам. Явиться указано на следующий день вечером, но уже сейчас все ясно представили себе картину будущего. Ведь и до того многих «вызывали». Эти хлебозаготовки главным образом и повлияли на повышение цен на хлеб.

Комиссия давала вызванному «контрольную цифру» – предлагали внести столько-то пудов зерна, на первый раз не очень много. Если человек «выполнял» заданное, ему давалась новая контрольная цифра, потом еще. Наконец подходил момент, когда ни везти было нечего, если раньше и имелись запасы, ни купить не на что. Тогда этот человек объявлялся злостным неплательщиком, и его «кратировали» – давали новую контрольную цифру, в двух-, трех-, десяти-, но чаще всего в пятикратном размере. Затем следовала опись имущества и арест хозяина. Позднее, в начале 1930 года, когда положение особенно обострилось, такая практика была, но «кратирование» со всеми вытекавшими из него последствиями прекратилось.

Прекратилось, как уже сказано, в начале 1930 года, а когда отец Сергий получил вызов, все это было еще в самом разгаре, и его ожидала та же судьба, что и других.

Целые сутки волнений и молитв… Наконец, он пошел и возвратился с известием – по десять пудов с него и с отца Александра. Такое количество еще можно было купить, потратив все средства, в том числе и отложенные на уплату налога. Это означало короткую отсрочку: еще неделю-другую они будут дома до следующего вызова.

На следующий день зашел Моченев. Не советоваться – советоваться было не о чем, а так – немного рассеяться.

– Удивительно держался отец Сергий, – вспоминал он. – Даже шутил. Члены комиссии и то удивились.

– А что же мне, плакать перед ними? Ни жалобами, ни просьбами тут не поможешь. Вот и шутил, хотя… – В первый и последний раз за все время голос отца Сергия дрогнул, он на мгновение остановился, точно проглотил что-то, потом добавил: – Шутил, а на душе кошки скребли.