Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Но отец Сергий, как и в первый день, только изредка вставлял реплики в непрерывно льющуюся речь гостя.

И странно: страстные обличения Семенова постепенно становились все менее ожесточенными. Он уже перестал обвинять подряд всех православных, а сосредоточил свой гнев на одном духовенстве. Потом признал, что и среди духовенства много достойных людей, плохо лишь одно ленинградское духовенство. Наконец, пришел к выводу, что действительно плох лишь один петербургский протоиерей, с которым ему пришлось столкнуться в молодости (Семенов был года на три-четыре моложе отца Сергия), и разговоры на эту тему потеряли остроту.

Зато чего только не касался Иван Борисович в течение тех часов, которые провел в кухне-столовой отца Сергия. С рассуждений о вере переходил к своим семейным делам, к пребыванию за границей; опять к фактам личной биографии, к характеристике баптистского руководства, к каким-то мелким, но интересным случаям. Невозможно повторить его речей со всеми скачками, изгибами его мыслей, но если сгруппировать все, получалась довольно ясная и очень живая картина его жизни.

Иван Борисович происходил из крестьян не то Горьковской, не то Ярославской области. Его отец сумел дать ему образование. Когда Иван Борисович жил в Петербурге, с ним произошло то, что случалось со многими и раньше, и после него, – он потерял веру. Но переживал он это, как немногие: как крушение всех своих жизненных интересов, даже думал о самоубийстве. Вот тут-то он и столкнулся с пашковцами. Новые знакомые, умевшие разбираться в психологии подобных людей, поддержали его, ободрили, помогли вернуть веру в Бога, но Бога своего, баптистского. Его послали учиться за границу, а по возвращении сделали разъездным проповедником. В конце концов он стал заметным в своей среде лицом, помощником известного Проханова, редактора баптистского журнала «Христианин». Упомянув об этом, Иван Борисович на следующий раз принес фотографию – группа баптистов, членов какого-то всероссийского съезда, в центре – Проханов, а рядом с ним сам Иван Борисович.

– Мне не хочется, чтобы вы приняли меня за пустого хвастуна, – объяснял он.

Перед отъездом за границу и произошла встреча, оставившая у Ивана Борисовича такое тяжелое впечатление, которое не изгладилось в продолжение добрых двух десятков лет. По законам прежнего времени все отпадающие от Православия посылались на увещания к священнику. Видный городской протоиерей, к которому направили молодого человека, вышел к нему в прихожую. Не садясь и не предлагая сесть, поговорил минут пятнадцать – двадцать. Контраст между этим сухим, казенным разговором и вкрадчивым вниманием пашковцев оказался решающим. Если у Семенова и оставались какие-либо сомнения в том, следует ли порывать с Православием, после этой встречи они исчезли.

– В Германии мне должны были дать не только богословское образование в духе баптизма, но в какой-то мере и светское воспитание, – рассказывал Иван Борисович. – Для этого меня поместили в так называемую «хорошую» семью, где я мог бы научиться, как держать себя в обществе. Можете представить, как я чувствовал себя там первое время. Может быть, вы помните рассказ о молодом офицере, который так смутился в незнакомом обществе, что опрокинул на скатерть чашку кофе, а хозяева как будто ничего не заметили. Там был вывод, что настоящее хорошее воспитание состоит не в том, чтобы не совершить неловкости, а чтобы не замечать неловкости других. Я тогда находился в положении этого офицера, и ко мне, конечно, в какой-то мере применялся этот способ, иначе я бы совсем растерялся. Но меня должны были еще и воспитывать. И вот однажды мне дали урок совсем иного рода, – продолжал Иван Борисович, весело поблескивая очками.

– Это произошло, когда я уже попривык. За чаем около меня поставили вазу с различными сортами печенья, и я начал рыться там, выбирая самое вкусное. А хозяин взял да и вывалил всю вазу предо мной на скатерть, да еще объяснил с улыбкой: «Так вам удобнее искать».

Молодежь засмеялась. Улыбнулся и отец Сергий.

– Да, способ оригинальный, – сказал он.

– Впрочем, кофе и печенье – это парадная сторона, – продолжал Семенов. – Вообще-то питание там было более чем неважное. К кофе подадут тонюсенькие кусочки хлеба, не намазанные, а так, накрашенные… заштрихованные маслом; к обеду – жидкий суп. Тогда я и туберкулез нажил.

Жена у меня немка. Русская, а не германская, но из настоящей немецкой семьи, теща до сих пор русского языка как следует не знает. Притом – упрямая. Скажет, например: «Лампа стоит на стол». Поправишь ее: «Муттерхен, не так – лампа стоит на столе». Так она сейчас же повторит таким непререкаемым тоном: «Die Lampe steht auf dem Tisch». И потом от нее слова по-русски не добьешься.