Отступление

Чуть подальше стоит полуголая женщина, ее тело расцарапано. Должно быть, сумасшедшая. Она рвет на себе распущенные волосы, бьет себя кулаками по голове и рассказывает о горе, которое ее постигло. «Много лет, — говорит она, — она ждала у себя дома Бога; она не сомневалась, что Он придет: глупости, Он непременно должен прийти. И сегодня Он пришел, но ее не застал: она на минуточку вышла из дома».

А по тротуару, Мейлах, все бродит старый, слепой нищий, ощупывая камни палкой. Он ничего не видит, ничего не слышит, Мейлах. Он помнит только про себя, про свои девяносто лет и про милостыню, которую выпрашивает. «Мне девяносто лет, — повторяет старик, — мне девяносто лет, подайте, люди добрые».

…………………

— И что из этого следует, Мейлах?

— Ничего, Хаим-Мойше. Только то, что старика надо сделать зрячим.

— Но ведь ему девяносто лет, Мейлах, он заслужил подаяние…

— И что ты предлагаешь?

— У меня есть средство, Мейлах, верное средство… Погоди-ка…

…………………….

Куда же Хаим-Мойше внезапно пропал? Он перенесся в большой город. Незнакомая улица, незнакомые дома. Он подходит к чужой парадной двери, звонит и ждет. Не открывают. Тогда он тянет ручку, дверь не заперта. Он входит в переднюю, на вешалке пара пиджаков. «Хорошо, — думает он, — значит, тут кто-то есть». Но никого не видно. Немного выждав, он входит в столовую. Там тоже никого. На столе — недопитые стаканы чая и самовар; потрогай, он еще теплый. На скатерти лежит открытая книга, кто-то, наверно, совсем недавно ее читал, что-то выискивал глазами между строк. Двери в соседние комнаты распахнуты, но и в них никого нет. Он зовет, но никто не откликается. Он хочет уйти и не может. Ему страшно, что… что сейчас войдет вор…

— Так вот, Мейлах, что я, по-твоему, должен делать?

— Охранять, Хаим-Мойше, охранять, покуда не вернется хозяин.

— Ну а ты, Мейлах? Подожди… Как ты ушел?

Да, странно: все Ракитное избегает разговоров о том, как ушел Мейлах, как он умер. Все подозревают, что причина смерти — вовсе не больное сердце, но никто не хочет об этом говорить. Ханка Любер бледнеет каждый раз, когда он, Хаим-Мойше, пытается завести об этом разговор, а великан Ицхок-Бер хмурит брови, пожимает плечами и клянется, что ничего знать не знает и ведать не ведает.

— Что я могу тебе сказать? — спрашивает. — У него в аптеке было все, что душе угодно…

Но вот и за ним, Хаимом-Мойше, в Ракитном начали шпионить. Подозрение растет день ото дня… Вчера идет он по улице. Вокруг никого, только три дамы идут навстречу. И все три смотрят на него издали с таким видом, словно не могут решить, остановиться или нет. Одна, посредине, — мадам Бромберг. Она носит пенсне и глядит сквозь него уверенно, ей стесняться нечего: весь город ей подражает. Все знают: она для Ракитного образец. А губки все время так вытянуты, будто она только что изрекла что-то необыкновенно умное и теперь ждет, что весь свет бросится к ней с объятиями. Вторая дама — незнакомая, низенькая, чернявая, с любопытным длинным носиком. А третья, самая молодая, — высокая и тощая, как после тифа. Это вольнослушательница Эстер Фих, она несколько дней назад приехала на каникулы. Устала от учебы в большом городе. На ней белый полотняный костюм с плохо разглаженными прошвами. Она опустила голову и нюхает маленький желтый цветок, аж пятнышко на кончике носа. Измученное, загорелое личико сильно напудрено, но в маленьких глазках сверкает голодный огонек, и есть в ней что-то живое, дрожит и не дает покоя какая-то странная жилка. Эстер сильнее всех старается сделать так, чтобы Хаим-Мойше остановился. Дамы пропускают его, он проходит совсем близко, и они смотрят ему вслед, но, когда он уже отошел на несколько шагов, зовут его обратно. Мадам Бромберг с улыбочкой выступает вперед и просит прощения.

«Дело в том — говорит — что они, те, кого Хаим-Мойше видит перед собой, взяли на себя вечер в честь талмуд-торы. Так вот, у них к Хаиму-Мойше есть просьба. Во-первых, само собой, чтобы он был на вечере, во-вторых — во-вторых, они хотят, чтобы Хаим-Мойше поучаствовал в программе».

— В программе?

Хаим-Мойше отвечает, что, к сожалению, ему не с чем участвовать. Мало того, он вообще не сможет прийти… К тому времени он уже уедет из Ракитного.

— Что ж, если так, — говорит мадам Бромберг, — извините, нет так нет.

Но тут ее перебивает вольнослушательница Эстер Фих. Она не верит, что Хаим-Мойше к тому времени уже уедет. Стоя рядом с мадам Бромберг, она нюхает желтый цветок, а сама, не отрываясь, смотрит на Хаима-Мойше снизу вверх. Ей любопытно, она с улыбочкой его изучает.

— Вы собираетесь вообще уехать из Ракитного?

И тут же, с той же улыбочкой в глазах, намекающей на то, что она, умница, разгадала его секрет:

— Вы ведь поначалу, когда приехали, думали здесь остаться?.. Не собирались уезжать?..

— Я? — переспрашивает Хаим-Мойше. — С чего вы взяли?

Они идут вниз по улице. Рядом с ним — вольнослушательница Эстер Фих, другие две дамы — чуть отстав.

— Мейлах, — продолжает Эстер Фих, — Мейлах сперва тоже утверждал, что уедет…