Отсчет пошел

Я знаю, что если вы все-таки дослушали до этого момента кассету, то, несомненно, лишний раз хмыкнули: мол, мажорище ты, Сон, самое что ни на есть типичное. Может быть, это и так, не буду спорить. Но не забывайте, что кое-чему у нас в ныне покойном Советском Союзе можно было обучиться, лишь будучи таким, так сказать, мажором. И дело даже не в карате. Уже в школе я почти в совершенстве знал английский и немецкий. Не то убожество, которое можно увидеть лишь в обычных школьных учебниках да в книжках адаптированной литературы, а настоящие живые языки, на которых говорят иностранцы и которые не зависят от последних инструкций министерства образования. И в Англии с Германией мне довелось побывать, да и дома я вскоре прочно обосновался в нашей библиотеке, которую отец составил во время поездок по странам загнивающего капитализма. Именно из-за этой библиотеки и произошло забавное происшествие, которое потянуло за собой всю цепочку событий, в результате которых я сижу здесь, на нашей базе, а не в моей пятикомнатной квартире на Кутузовском проспекте.

А дело было так. Однажды я, по своему обыкновению, рылся на верхней книжной полке, забравшись на новейшую телескопическую стремянку, недавно привезенную из Сингапура. Уж лучше бы мы привезли оттуда простую табуретку… Разумеется, этому техническому чуду вздумалось сложиться прямо подо мной, и я вместе с половиной содержимого полки ухнул, можно сказать, с небес на землю. В довершение всех бед я едва не выбил себе глаз о жесткий корешок какой-то небольшой книжки. Кряхтя и потирая ушибы, я схватил эту зловредную книженцию и уже хотел было отправить ее в полет за окошко, но тут заметил, что она написана не на одном из привычных мне европейских языков, а при помощи иероглифов, скорее всего японских. Недоумевая, кому в нашем доме могло понадобиться это чудо, я обратился к папаше, который пожал плечами и сказал, что, видимо, случайно прихватил ее, когда закупался в одном из сингапурских книжных шопов. Этому я, впрочем, не удивился — папик частенько любил рассказывать байку о том, что он, когда еще не выдвинулся по партийной линии и вкалывал простым рабочим, однажды ухитрился вынести с завода десять контейнеров со счетными машинками типа «Феликс», а потом долго думал, что же с ними, собственно, делать и в конце концов сдал в металлолом. Подтрунив по этому поводу над папиком, я со скуки плюхнулся в кресло и принялся листать страницы книги, перебирая иллюстрации. Они-то меня и заинтересовали прежде всего. С тех пор прошло уже шесть с лишним лет, но я их помню, будто рассматривал вчера. На первой из иллюстраций был изображен однобровый человек, похожий на шаолиньского монаха, стоявший на вершине холма и державший в руке хризантему. На второй тот же монах дрался с разъяренным быком. За ними шли фотографии, на которых изображенный на рисунке человек руководил тренировками худеньких невысоких японцев, обучая их чему-то похожему на карате, а в конце книги он гордо прохаживался перед сидящими на татами учениками, а за его спиной развевался бело-красный японский флаг. Естественно, я сразу же подумал, что благодаря счастливой случайности отец уволок из Сингапура редкий учебник какого-то из столь почитаемых мной боевых искусств. И еще более естественным было мое желание его немедленно прочесть. А поскольку среди моих знакомых не было ни одного японоведа, а в Институте стран Азии и Африки к выпускникам Института международных отношений питают давнюю неприязнь, я принял самое простое решение — оделся и выбежал на улицу, задавшись целью найти в Москве живого японца и попросить его хотя бы кратко объяснить содержание этой книги.

Поскольку иностранные туристы в основном толпятся у Кремля и на Тверской, где они снимают интердевочек, я сразу же направился в центр, выискивая взглядом лица с узкими глазами и неизменной вежливой улыбочкой. Однако охота на японца оказалась делом нелегким. В первые полтора часа я выловил всего лишь двух нанайцев и одного депутата Верховного Совета от Чукотского национального округа. Обескураженный своей неудачей, я уже думал прекратить бесплодные поиски, как вдруг увидел, что прямо ко мне навстречу идет человек, очень похожий на японца. Единственным штрихом, вселявшим в меня сомнение, была его вполне российская одежда. Одет он был в разбитые ботинки, именуемые в народе «прощай, молодость», и в коричневую куртку фабрики «Большевик». Тем не менее я подошел к нему и как можно вежливее поинтересовался, не может ли он поведать мне чего-нибудь интересного о моей странной книге.

Японец повертел книжку в руках и задумчиво пожевал губами. Затем на лице его медленно, как на фотографии в кювете с проявителем, проступила улыбка, но не бессодержательно-вежливая, на которые японцы великие мастера, а какая-то задорная и почти что боевая. Наконец он посмотрел на меня, словно увидел впервые, и сказал тоненьким голосом, с небольшой паузой подбирая русские слова:

— Вы, молодой человек, держите в руках книгу самого Масутацу Оямы, моего великого Учителя.

— Кого-кого? — растерянно переспросил я.