Отсчет пошел

Вот так я остался совсем один, без друзей, денег и документов, да к тому же будучи совершенно неподготовленным к подобному существованию. Разумеется, об учебе не могло быть и речи — у меня не было сомнений, что если Полковник нападет на мой след во второй раз, живым я из этой переделки уже не выйду. Даже само мое дальнейшее пребывание в столице было уже делом чрезвычайно небезопасным. На перекладных электричках я добрался до Ленинграда, где и провел следующие несколько месяцев. Следует сказать, что кочевая жизнь, несомненно, пошла мне на пользу. Впервые я стал самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Кем я только не был тогда — и грузчиком, и переводчиком у подвернувшихся иностранных миссионеров, и даже вышибалой в одном из питерских ночных баров. Оттуда меня, впрочем, быстро выгнали за порчу зеркала в туалете — я его по неосторожности разбил головой местного наркодилера. Лишился я этой работы очень некстати — на дворе была уже поздняя осень, а бар также служил мне местом бесплатной ночевки. Пришлось обосноваться в одной из закрытых на зиму дач в нескольких километрах от Купчино. Хозяевам дачи от этого была только польза — дом я старался содержать в идеальном порядке, вещей и небогатых остатков провизии не трогал — себе дороже: мне довелось вдоволь наслушаться страшных историй о том, что многие хозяева специально для бомжей оставляют в своих дачах на зиму отравленную еду и водку, чтобы переморить их как крыс. Об этом и о многом другом поведал мне старый многоопытный бомж, обосновавшийся в одной из соседних дач. За долгие годы, проведенные без крова, он, вероятно, забыл даже собственное имя. Друзья его называли не иначе как Агдамским, в честь его любимого портвейна. Поговаривали, что в прошлом он был доктором географических наук, со скандалом изгнанным из университета за одну из своих статей про Южные Курилы. Агдамский был мастером на все руки и даже починил за полстопки валявшийся на чердаке моего нового обиталища старенький черно-белый телевизор. Лучше бы он этого не делал…

В начале ноября я сидел возле печки и шил себе рюкзак, готовясь к путешествию вместе с питерскими автостопщиками по маршруту Ленинград — Владивосток. На столе, как обычно, блеял последние новости включенный телевизор. Внезапно на экране возникла картинка, показавшаяся мне подозрительно знакомой. Приглядевшись, я узнал собственный дом. От окна спальни родителей по направлению к земле была нарисована прерывистая белая стрелка, упиравшаяся внизу в сильно прогнувшуюся решетку забора. Спокойный голос диктора равнодушно поведал, что вчера вечером после телефонного звонка от неустановленного абонента один из видных советских чиновников неожиданно покончил с собой, выбросившись из окна.

Я плохо помню, как добирался до Москвы. Уже утром следующего дня я изо всех сил стучал в дверь квартиры, в которой когда-то беспечно жил. Стучал я долго, пока не отворилась дверь с другой стороны лестничной площадки и благообразная седая соседка не поведала мне, что сразу после самоубийства отца мать в тяжелом состоянии была доставлена в больницу.

Через полчаса я пулей влетел в отделение Четвертого управления Минздрава на Измайловской. Мать была там. Она умирала и знала об этом. Когда я вошел, ее глаза оживились, и она бы наверняка расплакалась, если б у нее хватило сил. Мать до последнего часа сохраняла полную ясность мысли и успела мне рассказать, что в тот день они с отцом, по обыкновению, пили вечерний чай. Отец был в приподнятом настроении и даже шутил, когда неожиданно зазвонил телефон. Около минуты он неподвижно стоял у телефона, затем аккуратно положил трубку на рычаг и, по-старчески шаркая ногами, медленно удалился в спальню. Больше мать его живым не видела. На следующее утро ей стало плохо, врачи констатировали острую сердечную недостаточность, и вот она оказалась здесь, в больнице.

— Ты должен простить отца, Влад, — в заключение сказала она, взяв меня за руку. — Ведь ты так на него похож — такой же упрямый и так же не умеешь поступиться своими убеждениями, даже когда это необходимо. Надеюсь, что тебе повезет больше и к цели, которую ты выберешь, ты будешь идти с настоящими людьми, которые еще не забыли, что такое честь.

Она умерла следующим утром. Возвратившись с кладбища, я направился прямиком на Ленинградский вокзал. Я стоял у платформы и мучительно размышлял. Все это время мне приходилось убегать — от убийц, от холода, от воспоминаний. Но скрыться от себя так же невозможно, как потерять собственную тень. Пришла пора остановиться и подумать. Наконец калининская электричка захлопнула свои двери и уехала, а я так и остался на перроне. Вздохнув, я извлек из кармана помятую визитку, чудом уцелевшую после всех моих приключений… Набрав номер на ближайшем таксофоне и услышав голос оператора, я сказал:

— Соедините меня с Геком. Срочно.

Остальное вы знаете.

Конец записи 131960-С

ГЛАВА 30