Отрок

   - Так, Леха, разговор у нас с тобой будет такой, что, конечно, за чаркой оно способнее было бы, - сотник Корней с неприязнью глянул на водруженный в центре стола кувшин с квасом - однако дела так складываются, что не до пития нам сейчас. Кхе... но узнать, как ты себя в дальнейшем среди ратнинцев мыслишь, мне надо до того, как речь о серьезных делах заведем. Хотя...
- Корней снова глянул на кувшин и поскреб в бороде. Хотя, это дело тоже несерьезным не назовешь... Ну, чего ты на меня уставился, будто не знаешь, о чем говорить хочу?

   - Догадываюсь, дядька Корней: об Анюте.

   Алексей не притворялся непонимающим, не прятал глаза, но так же, как и Корней, пошарил взглядом по столу и, не обнаружив никаких напитков, кроме кваса, повел плечами, словно на нем неловко сидела одежда.

   Два сотника - тертые и битые мужики, повидавшие в жизни всякого и, по части воинского да жизненного опыта, если и не равные друг другу, то достаточно близкие, сидели за столом в большом доме лисовиновской усадьбы, практически копируя позу собеседника - спина выпрямлена, плечи расправлены, правая рука с отставленным локтем упирается в бедро, ладонь левой лежит на краю стола. Всего-то и разницы, что левая рука Алексея лежала на столешнице неподвижно, а Корней нервно барабанил пальцами по дереву и воинственно выставлял вперед бороду.

   Ситуация была непроста - разговор явно принимал такой оборот, что от того, как он сложится и чем закончится, будет зависеть вся дальнейшая жизнь Алексея в Ратном. По обычаю, все, вроде бы, было ясно и понятно - разговор старшего с младшим, разговор главы семьи с побратимом его погибшего сына, который и так, вследствие обряда побратимства, считался вровень с родней, да еще и собирался усилить это родство через женитьбу на вдове побратима. Обычай давал Корнею, по сути, отцовские права и налагал на Алексея сыновние обязательства. По ситуации, тоже все было ясно и понятно - беглый и беззащитный нищий одиночка прибился к могущественному, по местным понятиям, клану, и был обязан выразить почтение и подчинение главе рода.

   Однако, во всей этой "ясности-понятности" присутствовало множество "но", главным из которых была сама личность Алексея. Княжий человек в немалых чинах, женатый в прошлом на боярышне и сам прошедший возле самого боярства, которого не удостоился лишь волей неблагоприятных обстоятельств; атаман разбойной вольницы умевший подчинить и держать в узде самых, очень мягко говоря, разных людей; удачливый командир, побеждавший и переигрывавший степняков на их территории и в привычных им условиях; наконец, беспощадный убийца, сам способный оценить число своих жертв только с точностью "плюс-минус сотня". И в то же время: заботливый отец, мужчина, сохранивший (или возродивший?) чувства, которые испытывал в молодости к невесте друга, наставник, воспитывающий подростков умело и без излишней жестокости, вопреки собственным заявлениям о том, что делать этого не умеет.

   Как сложить из двух очень непростых зрелых мужчин пару "строгий батюшка - почтительный сын"? Как сделать его своим, не ломая, но и не дав лишней воли? Как избежать длительного противостояния двух сильных характеров, почти наверняка способного закончится разрывом? Корней намеренно не выставил на стол ничего хмельного. Конечно, можно было посидеть, выпить, "поговорить за жизнь" и правильно понять друг друга, в чем-то согласиться, в чем-то установить границы, через которые ни тот ни другой не будут переступать. При соблюдении разумной умеренности, совместное возлияние вполне способно облегчить взаимопонимание и породить доброжелательные отношения, и оба собеседника прекрасно умели "соблюсти плепорцию", сохраняя ясный ум при ослабленной хмельным сдержанности, но... НО! Это был бы договор равных, а Корнею требовалось подчинение! Причем, добровольное - без потери лица!

   Ломать, пользуясь обстоятельствами, зрелого и крепкого мужчину, Погорынский воевода не хотел, да и было бы это непростительной расточительностью - Алексей требовался главе рода Лисовинов таким, каким он был. Допускать же даже видимость равенства, пусть даже не выражающегося открыто, пусть "всего лишь" подразумевающегося, Корней не хотел и не имел права - подчинение должно быть недвусмысленным, не оставляющим ни малейших лазеек или недоговоренностей. Ни сейчас, ни в сколь угодно отдаленном будущем, у Алексея и мысли не должно возникнуть о претензиях на главенство в роду, и в то же время, он должен быть предан роду Лисовинов "со всеми потрохами".

   - Не об Анюте, а о тебе с Анютой!
- Корней слегка прихлопнул ладонью по столу.
- Она, если по жизни, давно стала своей, ратнинской - вдова десятника, пятерых детей родившая, из них двух будущих воинов, хозяйка отменная, одна из самых уважаемых баб в селе и... все такое прочее. Это по жизни. А по душе, так дочка мне родная, роднее некуда, я за нее кому хочешь...

   - Я тоже!
- Алексей схлестнулся взглядами с главой рода Лисовинов так, что стало ясно: в его список "кому хочешь", запросто, попадает, если так сложится, и сам Корней Агеич.
- А к твоим похвалам Анюте могу еще добавить: красавица, умница, умелица! Для всей Младшей стражи второй матерью умудрилась стать, девки в ее руках прямо расцветают - хоть за бояр замуж отдавай...

   - Так чего ж ты хороводишься, да не сватаешься?!
- Корней по-бабьи всплеснул руками.
- Ратнинские сплетницы уже мозоли на языках набили... девки у них расцветают, понимаешь, а какой пример вы с Анютой тем самым девкам подаете?

   - На сплетниц оглядываться не приучен!
- Чем больше горячился Корней, чем жестче и напряженнее становился Алексей.
- Тем более что без толку - если сейчас они о нас треплют, что, мол, не сватанные и невенчанные, то, поженись мы с Анютой, будут трепать про то, как баба под венец полезла, когда у самой дочки на выданье. Этих балаболок только одним способом угомонить можно - языки поотрывать, и лучше, если б вместе с головами. Так что, сплетнями ты меня, дядька Корней, не попрекай... про тебя самого, да про Михайлу такое несут... а про Аньку с Машкой, среди отроков обретающихся, так и вовсе...

   - Я с тобой не про сплетни, а про Анюту!
- Корней, видимо сам не замечая, уже повысил голос почти до крика.
- Ты мне дочку не позорь!!!

   - Хватит, дядька Корней!
- Алексей не изменил позы, только слегка приподнял пальцы ладони, лежавшей на столе, обозначая останавливающий жест.
- Посвататься могу хоть сейчас и отказа, ни от тебя, ни от Анюты не опасаюсь...

   - Ишь ты как! Не опасается он...

   - ... Не опасаюсь!
- напер голосом Алексей.
- Но на разговор ты меня, дядька Корней, зазвал не из-за сватовства!

   - Да? А из-за чего же?
- Коней саркастически покривил рот и шевельнул своим жутким шрамом, вертикально проходящим через левую сторону лица.
- Поведай увечному, да убогому: что ж это ты такое прозрел, мудрец всеведающий?

   - До чего же вы с Михайлой похожи!
- совершенно неожиданно для собеседника сообщил Алексей.
- Он тоже, совсем как ты, порченой бровью шевелит, когда кого-то пугнуть надо. Только я-то всяких рож насмотрелся... был у меня в ватаге один умелец, так он навострился лицо от головы отрубать - так и лежали рожи отдельно, занятное зрелище, я тебе скажу!

   - Кхе...
- неожиданный пассаж Алексея сбил Погорынского воеводу с настроя.
- Ты что несешь?

   - То же, что и ты, дядька Корней. Ты - про свадьбу, я - про рожи, а о деле молчок. Ну, если ты не хочешь, могу я начать. Думается мне, что через разговор про нас с Анютой, решил ты выведать: в чем и насколько мне доверять можно, а узнать это тебе понадобилось из-за того, что вскорости у тебя каждый надежный человек на счету будет.

   - Кхе! Ну-ну, интересно, дальше давай.

   - Могу и дальше. То, что вчера к тебе боярин Федор приехал, я знаю, то, что вы с ним полночи за разговором просидели - тоже. Сидели только вдвоем, тихо, и выпивки вам принесли совсем чуть, а больше вы не требовали. И спал ты после того разговора плохо и мало - вон глаза какие красные, а рожа серая. С хорошими вестями так не приезжают, значит, новости были плохие.

   - Кхе...

   - Дальше. Здесь у нас новости тоже невеселые. Хотели мы узнать: кто это к нам соглядатаев подсылает? Узнали. Легче от того стало? Нет, только забот прибавилось. Бунт мы подавили, легче стало? С одной стороны легче - зубы показывать в твою сторону теперь поостерегутся, но с другой-то стороны Михайлу теперь и взаправду Бешеным Лисом считают - на полном серьезе прозвище пристало, и не по доброму, а со злостью величают! Я, дядька Корней, очень хорошо знаю, как это - злые взгляды спиной чувствовать, на себе испробовал. И как эти взгляды в острое железо обращаются, тоже знаю. Ну и еще: семьи бунтовщиков ты выслал, но куда делись бабы, которые Михайлу прилюдно прокляли, никто не знает. А это - не шутки, если помнишь, Пелагея поклялась обоих сыновей воинами вырастить и в ненависти к Лисовинам воспитать.

   - Кхе... было дело.

   - А не приходило тебе в голову, что их люди Журавля увели? Бабы-то они бабы, но не холопки же, а жены воинов - рассказать о Ратном и ратнинской сотне могут многое такое, что и соглядатаям не высмотреть. Что ж получается? Мы, через Иону, кое-что о Журавле узнали, Журавль, через Пелагею и других баб, кое-что узнал о нас. И выходит, если задуматься, что столкновение между нами и Журавлем неизбежно, а возможности его нам толком неведомы. И тут является твой дружок Федор и приносит какую-то заботу извне! Очень вовремя! Хоть пополам разорвись!
- Алексей состроил вдохновенно-поэтическую мину былинника-сказитеся и протяжно загнусавил: - И призывает меня, после всего этого, воевода Погорынский боярин Корней Агеич, да вопрошает: "Почто на Анюте моей разлюбезной не женишься?". Яснее ясного: аз многогрешный воеводе надобен и ищет оный воевода привязь, которая меня возле него удержать могла бы, даже и в любой крайности. И так боярин Корней этой мыслью увлекся, что все на свете позабыл!
- Алексей в упор глянул на собеседника и добавил уже обычным голосом: - Даже и то, что никакой привязи мне не требуется.

   Корней криво ухмыльнулся, показывая, что оценил насмешливую язвительность собеседника, и отрицательно покачал перед собой указательным пальцем.

   - То, что тебе деться некуда, еще не привязь!
- невольно подтвердил он правильность догадки Алексея.
- Это тебе с Саввой болезным с места стронутся трудно, а был бы ты один...

   - Один?!
- Алексею, все-таки, изменила выдержка и он подался вперед, упершись животом в край стола.
- Да пойми ты старый... обрыдло мне одному, как зверю... семьи хочу, дома нормального, житья человеческого!

   - Ну, так женись!
- снова повернул на проторенную дорожку Корней.
- Будет тебе и дом, и семья, и житье человеческое, глядишь, и детишек еще прибавится. Вы с Анютой еще не старые... даже я, ветхий да увечный, сподобился, а уж вам-то!

   Корней откровенно "бил ниже пояса" - с одной стороны подкидывал наживку, с другой, ставил младшего по возрасту собеседника в положение, когда по обычаю тот должен был начать уверять воеводу Погорынского в том, что тот еще совсем не стар, мужчина в самом соку, и вообще: "ноги в этом деле - не главное". Алексей на подначку не повелся:

   - Не о том говорим!
- Старший наставник Младшей стражи досадливо повертел головой, но сила обычая все же взяла верх: - Благодарствую, конечно, на добром слове, честь мне великую оказываешь, батюшка Корней, и без того облагодетельствован тобой непомерно, до конца дней своих молить о тебе Господа...

   - Будет дурака-то валять!
- прервал Алексея воевода.
- Вижу же, что злишься, хоть обычай и блюдешь... ладно, хоть блюдешь, от других-то и того не дождешься. В чем дело, чем недоволен?

   - Прости, что перечить осмеливаюсь...

   - А ну, кончай!
- Корней снова повысил голос.
- Что ты кривляешься, как... как Кузька в циркусе?

   Оба собеседника озадаченно умолкли - Корней, сам изумившись пришедшему в голову сравнению, Алексей, не поняв о чем идет речь.

   - Кхе...
- Корней ухмыльнулся, вспоминая пребывание в Турове и враз подобревшим голосом спросил: - Так что тебя не устраивает? С Анютой у тебя все сладилось, Савва твой к ней душой прислонился, со мной породниться, сам говоришь, честь великая, и я не спорю: зятем видеть тебя буду рад и... да чего уж там, прав ты - нужен мне человек, которому, как себе верить буду... Лавруха-то мой мякина мякиной - нет в нем братниной твердости, и не будет.
- Воевода запнулся и добавил уже совсем негромко: - Эх, Михайле бы годков десяток прибавить, в отца покойного пошел...
- Еще немного помолчал и, тряхнув головой, словно отгоняя пустопорожние мечтания, повторил вопрос: - Так что тебя не устраивает?

   - Все так, дядька Корней.
- Отозвался Алексей.
- И с Анютой, и Савва, и честь... да только... Ну поставь себя на мое место! Кто я? Ни кола, ни двора, сотник без сотни, погорелец беглый. Кем в семью войду, приживалкой? Женюсь или за жену выйду? Кем себя чувствовать буду, что люди обо мне говорить станут? Из милости подобрали, с бабой благополучие себе приспал?

   - Сам говорил, что на сплетни наплевать...

   - Это не сплетни, это моя цена в людских глазах! На всю оставшуюся жизнь! Как бы ни сложилось, что бы ни произошло, всегда найдется кто-то, кто попрекнет или усмехнется. А я ведь не стерплю - кровь пущу. Но даже и это не самое страшное, страшнее другое - постоянно ожидать насмешки или попрека. Всю жизнь, каждый час! Ты бы так смог? И можно ли полностью доверять тому, кто, вместо того, чтобы о деле мыслить, постоянно оглядывается: что обо мне подумают, что скажут? Тебе надежный человек нужен или такой, который однажды Ратное и ратнинцев возненавидит? Не боишься, что из меня опять Рудный Воевода вылезет?

   - Ну, ты, Леха, страхов развел...

   - Погоди, дядька Корней!
- Алексей уже не обозначил, а полностью воспроизвел останавливающий жест, выставив перед собой руку ладонью вперед.
- Еще об одном подумай! Сам говоришь, что Анюта тебе, как родная дочь, так за что же ты так ее унижаешь - в ошейник для нужного тебе человека превращаешь? Она же умница, все понимает...

   - Ну, Леха, это ты уж и совсем заехал! Унижаю, скажешь, тоже... Стезя у баб от веку такая. Ибо сказано... э-э... "Она - сеть, и сердце ее - силки, руки ее - оковы". Вот!

   - Ага: и "добрый перед Богом спасется от нее". Это мне-то от Анюты спасаться? Не я "заехал", а ты, дядька Корней.

   - Кхе!

   - Ладно, хватит нам вокруг, да около, ходить. Мне Анюта рассказала, как ты в крайности бедственной в пастухи подался, лишь бы на подачки не жить. Я, ты уж прости, тебя не хуже, поэтому вот тебе мой сказ! Пока я сам из ничтожества не поднимусь, в зятья мне к тебе мне идти зазорно. Когда сочту себя достойным, сам приду и в ноги тебе паду, чтобы Анюту за меня выдал. От помощи не отказываюсь - не к чужим людям пришел, к семье побратима покойного, но подняться я должен сам, да так, чтобы ни у кого сомнения это не вызывало.

   Что же касается верности и преданности тебе, то даже и слышать о таком из твоих уст мне странно и обидно - коли мы с Фролом покойным побратались, ты можешь на меня рассчитывать, как на него самого. Всегда! Если тебе этого мало, то могу клятву на оружии принести, если же где-то в округе капище перуново сберегается, то и на крови...

   - Не надо! Верю... Не держи зла на старика, Леха, верю я тебе, иначе и не было бы у нас этого разговора. Но пойми меня и ты... тебе ж приходилось людьми командовать, должен знать: одно дело я - Корней, отец побратима твоего, и совсем другое дело я - воевода Погорынский. Как родню, а ты, считай, родня, сына вместо, я тебя оберегать обязан, но, как воевода, может так случиться, я тебя и на смерть послать буду должен. И это, сынок, са-авсем разные вещи. Но сейчас ты мне доказал, не словом, а делом: есть в тебе гордость мужская, и она тебе не даст увильнуть, если мне доведется такой безжалостный приказ отдать. Верю!

   - Дядька Корней...

   - Батюшка! Отныне дозволяю и велю тебе, Алексей, называть меня только так! И никаких дядек!

   Алексей дернулся, было, подняться из-за стола, Корней тоже, начал ответное движение - по всем канонам, вроде бы надлежало им заключить друг друга в объятья, сыновние и отеческие, но оба, уже немолодые и не склонные к сентиментальности, устыдились своего порыва. Секундное, даже меньше, чем секундное, промедление, и все закончилось - теперь проявление чувств оказалось бы фальшивым и показным. Оба это ощутили и оба, почти одновременно сделали вид, что просто поудобнее усаживаются на лавке. Помолчали, чувствуя неизвестно откуда взявшуюся неловкость. Корней принялся массировать пальцем шрам на щеке, а Алексей, чисто машинально, вытащил из-за пояса деревянные четки - подарок сарацинского купца.

   - Кхе... Это что у тебя, Леха?

   - Четки. Неужели не видал никогда?

   - Видал, почему не видал? Только, все как-то не выходило спросить: для чего эта игрушка?.

   - Хорошая вещь, мне один сарацин подарил, успокаивает, думать помогает... ты, наверно замечал, что некоторые, когда задумаются, что-нибудь в руках теребят. Еще полезно, когда сердишься или огорчаешься сильно - так, вот, поперебираешь зернышки, и вроде бы легче становится. Вообще-то, они для молитв придуманы, но сарацины и другие южные люди давно пользу от четок поняли. Бывает, разговариваешь с таким, он сидит, слушает, а сам четки перебирает, и на лице ни одной мысли - спокойное, неподвижное, благостное такое. Безделица, а внутренний покой сохранять помогает.

   - Понятно...
- Корней протяжно вздохнул.
- Эх, по чарочке бы сейчас... в самый раз для внутреннего покоя.

   - Хорошо бы...
- согласился Алексей и мотнул головой в сторону двери - ...так, может?..

   - Нет. Сейчас Федор и Осьма подойдут, разговор серьезный будет, голова нужна ясная.

   - Так ты ж, дядь... батюшка, говоришь, что у тебя от этого только ум острее делается!

   - Да, говорю!
- Коней расплылся в хитрой улыбке.
- Но только тем, кто меня от пития удерживать пытается! А если наоборот, то и я наоборот. Жена, покойница, бывало... М-да... Слушай, Леха, пока посторонних нет, хочу тебе кое-что сказать.
- Корней немного поколебался, но все-таки продолжил: - Мы с тобой люди воинские, и кому из нас раньше помирать доведется, одному Богу известно. Лавруха-то мякина, с воеводством не совладает... Хочу, чтобы ты мне пообещал: если меня не станет, до того, как Михайла в возраст войдет, присмотри, чтобы парня не заклевали, да чтоб он дури не натворил. Проще говоря, пригляди за воеводством, но только до того срока, как Михайла повзрослеет! Обещаешь?

   - Но Лавр твой наследник...

   - Потаскун он блудливый, а не наследник! Это ж надо доиграться до того, что бабы шепчутся, будто он себе хрен железный выковал, да что-то с заклятьем напутал, и теперь эта оглобля ему ни днем, ни ночью покоя не дает! Или в кузне сидит, как пришитый, или на выселки усвищет - болтают, что у него там аж четыре бабы - или наклюкается, как свинья и у Таньки прощения просит. Четвертый десяток, а вразумлять, как отрока приходится... убью, как-нибудь, сгоряча.

   - Это верно, что он с Анютой...

   - Не суди!
- Корней неожиданно громко пристукнул костяшками пальцев по столешнице.
- Не смей, слышишь? Ни при мне, ни при ком, а если ее попрекнуть посмеешь... Ты сам подумай: остаться вдовой с пятью детьми и свекром немощным. Как тут мужской опоры не начать искать, тем более, что Лавруха с Фролом близнецы, на одно лицо? Обычай старый знаешь? Жену убитого брата...

   - Знаю, батюшка, и не попрекну никогда, даже и не сомневайся ни на миг. Я о другом сказать хочу: может быть у Лавра-то, как раз из-за этого все и пошло?

   - Из-за чего, из-за этого?

   - Ну, было же время, когда он главой рода стал. Неожиданно, в бедствии, но не испугался - принял все на себя и справился! Ведь справился же? Ты от него, наверно и сам не ожидал?

   - Кхе... ну... как-то ты, Леха, все повернул... А куда ж ему деваться-то было? Единственный взрослый муж в семье, бабы, детишки, да я - безногий, почти слепой, голова трясется...

   - Хозяйство до разора не довел, никто в семье не умер, не занедужил, не покалечился?
- Алексей так уверенно принялся перечислять признаки благополучия, словно все происходило у него на глазах.
- Дети присмотрены, поле вспахано, скотина ухожена? И Анюта, благодаря ему, здоровье телесное и духовное сохранила. Так?

   - Ну... как бы, так.

   - А чего ему это стоило? Ты вспомни, батюшка: Фрол во всем первым был, Лавр, будто в тени брата обретался. Только в кузне себя настоящим человеком и чувствовал - там-то ни ты, ни Фрол ничем упрекнуть, ничего указать ему не могли. Ведь так?

   - Кхе...

   - Миновала беда, и что? Доброе слово, за то, что все на себе тащил, он о тебя, батюшка, услышал?

   - За что? Это обязанность его была! Меня тоже никто не благодарил! При мне сотня никогда таких потерь не несла, а как я вернулся, что? Бунтом встретили!

   - И заплатили головами! По справедливости. Но Лавра-то за что казнишь?

   - Казню?

   - Да! Пришлось Лавру принять всю семью и хозяйство на себя - принял. Не жаловался, не причитал, даже виду не показывал, что трудно ему. А потом? Все опять на круги своя! Постоянные сравнения с покойным братом, тебе ли, батюшка, не знать, что с покойником в любви ближних соревноваться невозможно? Постоянные напоминания, что он "мякина". Это Лавр-то, который, самое меньшее, года два на себе все тащил! От Анюты дитя ждал - не дождался, от Татьяны - тоже. Его кто-нибудь пожалел? Ты оздоровел и вернул его туда, где он при жизни Фрола был! Только теперь первый во всем не Фрол, а Михайла. Ладно жалость - она для баб, но благодарность, оценка по достоинству где? Нету! Это казнь, и не спорь!

   - Ишь ты, как заговорил...

   - Прости, если сгрубил, но там где я несколько лет обретался, за такое не слова обидные говорят, а нож в спину всаживают, и грехом это не считается. Ты же сотник, боярин, воевода, неужто не знаешь, что не оценить мужа по достоинству - хуже, чем обмануть? Постоянно напоминать о недостатках, которые исправить невозможно - медленно убивать! Знаешь, почему у него любовницы не в Ратном, а на выселках? Потому, что он там, как у себя в кузнице - не чей-то брат неудачный, не "мякина", а честный и сильный муж. Просто Лавр, но для него и это в радость, потому что дома он даже просто Лавром быть не может - либо худший из братьев, либо менее любимый, чем внук. Скажи спасибо, что он только пьет да блудит, обернись иначе, не будь Лавр, как ты говоришь, "мякиной", возненавидел бы он Михайлу, потому что из него вырастает такой же живой упрек ему, каким был Фрол. И на меня бы нож за голенище наточил - из-за Анюты. Добрый он, добрый, и в этом Лавр сильнее и покойного брата и, ты уж прости, тебя тоже. Не лисовиновское это достоинство, как я понимаю, но уж чем наградил Господь, тому и радоваться надо.

   Не обижайся за прямоту, батюшка Корней, и не казнись, такое у начальных людей сплошь и рядом случается - о других помнишь, а на своих - ни сил, ни времени... Я, вот, своих тоже проворонил, иначе, чем ты, но... чего уж теперь. У кого жена умная, такое не слишком заметно, а ты-то вдовец - ни Лавра пожалеть, ни тебе намекнуть, некому было. Татьяна-то сначала вся в свое горе ушла, а теперь над дитем будущим трясется - не повезло Лаврухе с женой... или так уж сложилось.

   - И откуда ты все знаешь-то... хотя, Анюта, конечно... а она-то чего молчала, если все видела?

   - А ты слушать стал бы? Такое, ведь, только от жены или от матери... да и то, если выслушать захочешь.

   - Добрый. Кхе... вот не было печали! И чего с ним таким добрым делать?

   - Ему бы отдельно пожить, хозяином, главой семьи... Ты же, батюшка, весь новую обустроить собираешься? Ну, так поставь Лавра на это дело, ей богу польза будет!

   - Кхе! Подумать надо. Прямо Иродом меня каким-то изобразил... Отдельно пожить...

   - Знаешь, батюшка, пока я семью свою не потерял, о таких вещах тоже не задумывался. А вот пожил здесь немного, да сравнил житье у Михайлы в крепости с житьем в Ратном... Не Ирод ты, конечно, но крут... крут. А в крепости воля! Соблазн, конечно, но как людей окрыляет! На Илью смотрю и не верю, что пьяницей обозником был. Наставники, хоть и ворчат, а сами подумывают, как семьи туда перевезти и насовсем жить остаться, хоть и не говорят прямо, но я знаю. Мальчишки - Михайла с братьями и крестниками - как будто на несколько лет старше своего возраста стали. Плава, прямо-таки, царица на кухне, Юлька, и не подумаешь, что всего тринадцать, строга, внимательна, отроков в ежовых рукавицах держит. Про Анюту уж и не говорю - просто святая покровительница Воинской школы - отроки на нее, чуть не молятся. Прошка собак, да лошадей такому учит...

   - Ну, распелся!
- Корней, начавший, было, злиться при разговоре о Лавре, когда речь зашла о крепости, помягчал прямо на глазах.
- Прямо рай земной там у Михайлы! Можно подумать: в Ратном ад, а я тут за главного черта...

   - Не в том дело, батюшка! Просто в Ратном все заранее известно, у каждого свое место и стезя, и ничего изменить уже невозможно или очень трудно, а там каждый себя проявить может, кто к чему способен. Здесь - будь тем, кем ты должен быть, там - стань тем, кем можешь стать, вот у людей таланты и открываются. Думаешь, когда я по степи гулял, ко мне одни душегубы, да отчаявшиеся люди приходили? Как раз, таких-то меньше всех было. По большей же части: либо те, кто от обыденности извечной и неизменной уходили, либо те, кого место и стезя жизненная не устраивали, потому что чувствовали в себе силы на большее. Я, когда на княжью службу вернулся, только таких с собой и забрал. Ратное закоснело, простору не дает, людям себя проявить трудно...

   - Удивил! А то я не знаю! Зачем, думаешь, я бояр отселил, выселки восстановил, новую весь ставлю, крепость Михайле не только дозволяю, но и помогаю обустраивать? Да Ратное, если сравнить, тот же сотник Корней, а многие ратнинцы - как ты про Лавра сказывал, им отдельно пожить только на пользу пойдет. Только нельзя было раньше. Теперь можно, но немногие это понимают.

   Кем-кем, а тугодумом Корней не был никогда - идеи умел подхватывать на лету и ценность свежего, стороннего взгляда понимал отлично, а то, что перечисленные мероприятия он проводил совсем по другим причинам - дело десятое. Самолюбие требовало ответа на упрек в неправильном отношении к Лавру и воевода продолжил мысль, на всякий случай, обозначая озабоченность возможными неприятностями - беды большие или малые, рано или поздно, все равно случаются, а потому предрекать что-нибудь "эдакое" можно было, не опасаясь ошибиться.

   - Крепость, Леха, если хочешь знать, такое место, что ты там как бы и в Ратном, но, в то же время, и на воле. Соблазн, ты прав, а от соблазнов, знаешь ли, многие беды случаются, во всем мера нужна. Я, честно говоря, думал, что не справятся - шутка ли дело, крепость на пустом месте сладить? Однако, пока не скулят, и знаешь, как-то мне тревожно от этого. Вроде бы и радоваться надо, а я все беды какой-нибудь жду - не бывает в жизни так, чтобы все удачно, да гладко шло.

   Позиция "ожидание неприятностей" и впрямь оказалась безошибочной, что Алексей немедленно и подтвердил:

   - А ты знаешь, батюшка, что Михайла прилюдно от воеводского наследства отказался?

   - Что?
- Новость оказалась настолько неожиданной, что Корней даже не поверил: - Как это отказался?

   - Да так и отказался. Собрал всю родню, которая в крепости живет - отроков и Илью - и сказал Демьяну: "После деда Лавр воеводство наследует, а после него ты. Я тебе дорогу перебегать не собираюсь, земля велика, для меня воеводство найдется". И назначил Демьяна городовым боярином в крепости. Потом, правда поправился и вместо "городовой боярин" слово какое-то иноземное употребил, но Илья не запомнил.

   - А почему же?.. Кхе...

   - Почему тебе не доложили?
- угадал недоговоренное Алексей.
- Ну, смотря кто тебе докладывает. Мог и не понять важности сказанного, а мог и понять, но не захотел тебя тревожить или...

   - Поганец!!!
- взорвался, недослушав, Корней.
- Сопляк, едрена-матрена, князем себя возомнил, бояр ставит, дела о наследстве решает! Ну я его... Леха! Вели седлать, в крепость едем, я ему покажу городового боярина! Я ему такого...

   - Какая крепость? Федор и Осьма сейчас...

   - Подождут! Вели седлать, я сказал!

   - Да погоди ты, батюшка Корней! Что за пожар?..

   - Что? Перечить? Да я тебя самого... едрена-матрена...

   - Сотник Корней! Остыть! Подумать!

   Ох и давно же ратнинский сотник не слыхал обращения к себе в таком тоне, да и кто теперь в Ратном мог себе это позволить? Только другой сотник, прошедший огни, воды и медные трубы. Даже более того: власть ратнинского сотника опиралась на традиции и правила, выработанные несколькими поколениями ратнинцев, живших во враждебном окружении, и на въевшееся в кровь понимание: внутренние раздоры гибельны, дисциплина и беспрекословное подчинение командирам - не просто норма поведения, а условие выживания. Алексей же пришел со стороны и имел опыт командования полубандитской вольницей, когда за спиной у атамана ни традиций, ни обычаев - ничего, кроме собственного авторитета, крутизны и способности подчинить себе почти любого отморозка, а неподчинившегося убить, не задумываясь - не просто лишить жизни, а расправиться быстро и эффектно, в назидание другим. Вот этот-то сотник-атаман, отнюдь не на пустом месте заработавший прозвище Рудный Воевода, сейчас и рявкнул на Корнея. Не мудрено было и оторопеть, пусть всего на пару секунд, пусть потом обычная злость перешла уже в стадию ярости, но ярость у Корнея была холодной, иначе не выжил бы и сотником бы не стал. А холодная ярость разум не затмевает, потому что холодная ярость это - мысль, это - обостренное восприятие окружающего, это - ускоренная реакция...

   Корней, чисто по инерции, еще прорычал:

   - Ты на кого посмел?..

   Однако мышцы уже напряглось, глаза хищно прищурились, руки уперлись в столешницу, готовясь помочь телу выброситься из-за стола, а искалеченная нога привычно нашла протезом устойчивое положение, чтобы после прыжка или быстрого широко шага тело пришло на здоровую ногу.

   Ничего из происходящего от Алексея не укрылось и секретом для него не было. Он не раздумывал, не прикидывал: что, да как, не выбирал подходящий к случаю способ поведения - жизненный опыт, в сущности, ни что иное, как набор готовых рецептов реакции на те или иные обстоятельства, позволяющий не терять время на анализ ситуации и принятие решения, а действовать интуитивно, а значит, мгновенно. Вот и сейчас Алексею даже не пришлось удерживать себя от желания вскочить навстречу Корнею - подобное действие породило бы некую гармонию взаимного движения противников с неизбежным продолжением в виде силового контакта, как в классическом танце одно па является гармоничным продолжением предыдущего и предтечей последующего. Но как раз гармонию-то развития конфликта Алексей и научился ломать, самоутверждаясь и самореализуясь в роли Рудного Воеводы.

   Собственно, на протяжении разговора с Корнеем, Алексей уже дважды применил эту тактику. Один раз - в ответ на корнеевский сарказм по поводу "мудреца всеведущего", он перевел разговор на сходство деда и внука одинаково использующих шрамы на лице. Второй раз - в ответ на "удар ниже пояса" по поводу женитьбы на Анне-старшей. Здесь Алексею ничего и придумывать не пришлось - просто отдался требованиям обычая. Корней оба раза "повелся" и, хотя во втором случае он и раскусил показное смирение собеседника, конфликтная ситуация оба раза угасала в зародыше.

   Не сказать, чтобы Алексей делал это сознательно, тем более, предварительно обдумав, просто оказавшись с глазу на глаз с первым лицом местной иерархии, он "на автомате" перешел в состояние Рудного Воеводы, оказавшись "между двух огней" - с одной стороны обычай и обстоятельства требовали подчинения старшему, с другой стороны Алексей не мог позволить топтать себя. Даже во вред себе, даже перед угрозой серьезнейших последствий, не мог и все! Положение спас опыт Рудного Воеводы - Алексей, ткнув указательным пальцем в сторону Корнея выкрикнул:

   - Польза в чем?! Чего ты добиться хочешь?

   - А?
- Корней все еще продолжал подниматься из-за стола, но Алексей "попал в десятку" - ничего не зная о психофизиологии, сумел запустить ориентировочно-исследовательскую реакцию, гасящую эмоции с эффективностью подметки, размазывающей дымящийся окурок по асфальту.
- Какая польза будет оттого, что ты прямо сейчас туда помчишься? Ты чего хочешь: просто душу отвести, наказать сопляка, или заставить его сделать что-то?

   - А разница-то?
- Корней шумно выдохнул и осел обратно на лавку.
- Да все сразу! И выдрать, чтобы впредь неповадно было, и душу отвести и... Кхе, ну, найду, что сделать заставить. Да чего ты прицепился-то? Драть за такое надо, драть, чтоб неделю сидеть не мог, а потом еще раз! И старшинства лишить, пусть рядовым походит, что б чего не надо в голову не лезло! И... избаловались вы все там: ты перечишь постоянно, девки в церковь по воскресеньям приезжают, как княжны - в новых платьях, да под охраной, у здешних посикух аж титьки от зависти подпрыгивают, Илюха возгордился, паршивец - брюхо наел, пьянствовать перестал, Анька тоже... э-э... Одним словом, драть! Кхе, попа обидели, я еще тогда собирался поехать, да разгон там учинить.

   - Что ж не поехал-то?

   - Да больно хитро Михайла устроил, выгнал-то он попа за то, что тот мой приказ исполнять не стал. Получается, что вроде и наказывать не за что... но поп-то к нему, как к родному - учил, наставлял, заступался, а он... Нет, ну каков поганец! Точно: лишу старшинского достоинства на месяц или... там видно будет. И выпорю! Тьфу на тебя, Леха, все настроение мне перебил, сейчас бы поехал, да как всыпал бы...

   Корней утер рукавом лоб и потянулся к кувшину с квасом - нерастраченный в двигательной активности адреналин разогрел тело, вышиб пот и организм запросил жидкости. Алексей понял, что в ближайшее время Корней горячиться уже не будет и слегка расслабился.

   - Все равно не сохранил бы настроения, батюшка. Добираться-то больше двух часов, либо остыл бы на ветерке, либо коня успокаивать пришлось бы. Конь-то у тебя хорош - настроение хозяина чувствует - разгорячился бы вместе с тобой, а когда коня успокаиваешь, то и сам успокаиваешься, не замечал?

   - Не ты один в лошадях смыслишь... все равно, увидел бы Михайлу, снова разгорелся бы!
- Корней уже не злился, а просто брюзжал.
- Всыпал бы... ишь, бояр он ставить будет!

   - Однажды ты ему уже всыпал, мне Анюта рассказывала. Тогда он просто в лес сбежал, а сейчас? Ты можешь точно сказать: что он в этот раз выкинет?

   - А что бы ни выкинул! Виноват - отвечай! Да что ж ты, Леха, сегодня мне все поперек талдычишь? Молод еще меня поучать!

   - Христос с тобой, батюшка, разве ж я поучаю? Просто парень у тебя не прост, если уж ты сгоряча в крепость не поехал, так я думаю, что и поразмыслить не грех: какое наказание выбрать, да какую из этого пользу извлечь - и для воспитания, и вообще... ты по горячности не только про нрав Михайлы позабыл, но и то, что его боярыня Гредислава воеводой своей дружины поставила. Хоть убей, ни разу не слыхал, чтобы у какого-нибудь боярина воеводу выпороли! А еще непонятно с лишением достоинства старшины - от старшинства в Младшей страже ты Михайлу отрешишь, а воеводой у боярыни он останется, хренотень какая-то выходит, да еще неизвестно: как Гредислава на это все посмотрит?

   - По горячности, по горячности... помню я все! Едрена-матрена, вот чирей на заднице вырос... и не тронь его. Ты как хочешь, Леха, а без чарки у нас сегодня разговор добром не кончится - либо подеремся, либо... как ты сказал? Хренотень? Во, хренотень какую-нибудь сотворим. Пива, правда нет, вина тоже... ну что за жизнь, едрена-матрена? Меду... меду, что-то неохота. Я тут бабам велел бражки поставить, вроде бы уже должна дозреть. Будешь бражку?

   - В самый раз, то, что надо!

   - Ты мне голову не крути! Думаешь, если не перечишь, так я пить не стану? А вот и стану! Ну-ка, крикни там на кухне, чтобы принесли, и закусить чего-нибудь.

  

   Первая чарка у Корнея, что называется, "пошла колом" - он закашлялся, утер набежавшую слезу и шмыгнул носом. Вторая, в соответствии с народной мудростью, должна была бы "полететь соколом", но видать уж день такой выдался - воевода поморщился, с подозрением глянул на кувшин с бражкой, но вместо традиционного: "не достояла" или "перестояла", выдал неожиданное:

   - А ведь ты лют, Леха, ох лют.

   - М?
- Рот у Алексея был занят закуской, и он изобразил вопрос поднятием бровей.

   - Вот так вот, наказание выдумывать - спокойно, без злости рассуждая, да чтобы побольней, да чтобы волхву ненароком не обидеть, да чтобы пользу какую-то выгадать. Бывал я у греков в Херсонесе, это их навык - все обмыслить с холодной головой, а потом - без жалости и с умением. Это, если хочешь знать, в сто раз жесточе, чем сгоряча, пусть даже и с перебором.

   - Зря ты так, батюшка...

   - Нет, не зря! Михайла внук мой - плоть и кровь. Если я ему больно делаю, то и себе так же! Анюта ему рассказывала... тьфу, баба - язык до пупа! Да, высек без меры, так потом сам чуть не помер!

   - Так моровое же поветрие было...

   - Э-э! Разве ж меня так скрутило бы, если б не история с Михайлой? Да-а, Леха, знал я, что жизнь тебя ушибла, - Корней сочувственно покивал головой, - но что б настолько...

   - Ты о чем, батюшка?

   - Сердце в истинном муже гореть должно, а у тебя погасло. Ты в любом деле, как купец, все наперед рассчитываешь, умствованиями, холодным рассудком все проверяешь, а в жизни случается порой так, что непременно чувствам волю дать приходится. В узде их держать, конечно, надо, но ты-то чувства не обуздал, а удушил!

   - Да если бы у меня рассудок не первенствовал, давно бы мои кости воронье по степи растащило!

   - Все понимаю, сынок, и не попрекаю, а сочувствую.
- Корней и впрямь пригорюнился, высматривая что-то на дне чарки, немного помолчал и неожиданно вернулся к, казалось бы исчерпанной, теме: - Ты мне, вот, про Лавра поведал. Кхе! По уму, может быть, все и верно, а по сердцу - заумь ты дурацкую нес! Да, принял на себя все семейные заботы и труды, не спорю, но КАК принял? Вздохнул, да руками развел: мол, ничего не поделаешь, доля такая выпала. Возьми того же Андрюху Немого: увечный, безгласный, всю близкую родню похоронил, бабы да девки стороной обходят, вот уж доля, так доля - врагу не пожелаешь! Однако вцепился в жизнь зубами, рычит, но живет! Своего сына Бог не дал, так он Михайлу воинскому делу учить взялся... Ты, кстати сказать, не нарвись случайно - Андрюха за Михайлу и убить может.

   Корней запнулся, сбившись с мысли, пошевелил пальцами в воздухе и, чтобы заполнить паузу, налил себе еще бражки. Пить не стал, а продолжил:

   - Ладно, оздоровел я, начал понемногу в хозяйственные дела вникать. Но каждый же хозяин, хоть немного, но по-своему дела ведет, за два с лишком года Лавр все под себя устроил. Но хоть раз он со мной поспорил, когда я все назад возвращать стал - под свое разумение? Хоть бы слово поперек сказал! Да, поспорили бы, поругались, не без того, но я бы в нем интерес увидел, желание! Так нет, же - с плеч долой и забыл, как будто по найму в чужом доме работал!

   И на выселках... неправильно ты понял, Леха, причину, почему Лавруха туда таскается - он у тамошних баб утешения и жалости ищет, как малец у мамки. Если бы он с досады, что с женой не повезло или просто от избытка мужской силы, я бы понял. Поругался бы, конечно, постыдил, но понял бы! Но он же им там плачется на судьбину свою горькую, рассказывает: какой он несчастный, да как его никто не понимает... А этим кобылам только того и надо: хозяйский сын, жена здоровья некрепкого, глядишь и повезет! Конечно: и приголубят, и пожалеют и слезу над горемыкой прольют.

   Страсти в Лаврухе нет! Вот у нас десятник Глеб был - тоже блудил, как кобель распоследний, после того, как от него невеста сбежала. Доказывал всем, и себе тоже, что не по слабости девку упустил. Доказывал - горел, рвался к чему-то, преодолевал что-то, а не плакался! Э-э, да что там говорить, даже Татьяну-то из Куньего городища Лавруха не сам выкрасть решил, а Фрол его на это дело подбил, сам бы неизвестно сколько туда б таскался, пока не убили бы или не покалечили. Мякина, одним словом.

   Вот и в тебе, Леха, страсти нет, только у Лаврухи ее никогда и не было, а тебя она, надо понимать, сильно жгла, вот ты ее и удавил. Понять, конечно, можно... такое пережить, но оставлять тебя таким нельзя!
- Корней единым глотком махнул чарку и выдохнул: - Исправим!

   - Что-о-о?

   - Кхе! Исправим, говорю! Можем! Ты еще и десятой части про Ратное не знаешь, мы тут на такое способны... Видал бы ты, какого я сюда боярина Федора привез! Вообще никакого! Все пропало, жизнь кончена, от пьянства синий весь. Ты не поверишь, в Бога верить перестал! И ничего - справились! Теперь, мужчина - хоть куда! Отец Михаил, правда, сильно помог, вот в ком страсть живет! Огненная! Хилый, больной, ведет себя порой, как дитя несмышленое, но горит сердцем! Горит! Истинно - Христов воин! Не согнешь и не сломишь, ни смерти, ни боли, ни волхвов, ни чертей не страшится! Уважаю! Смеюсь, порой, злюсь, бывает, но уважаю!

   Или возьмем Сучка... ты не смейся, не смейся... Хе-хе-хе... На них с Аленой посмотреть, оно, конечно... Но!
- Корней назидательно вздел указательный палец.
- Ведь, как овдовела пять лет назад... или шесть? Не важно - давно овдовела. С тех пор не меньше десятка ухажеров отшила. Кто просто так без толку подъезжал, а кого и до тела допускала, а конец у всех один - от ворот поворот. И хорошо, если пинком под зад отделывались или синяком на роже. Бывало, что и калитку лбом вышибали, и через забор летали и... недавно одного так без штанов по улице поленом и гнала. А Сучок ее обротал!{{ Обротать - надеть оброть (недоуздок). В переносном смысле - подчинить своей воле.}} Смешно сказать: ниже подбородка ей ростом, лысый, шебутной, скандальный, чужак-закуп, но обротал! Потому, как страсть в нем есть! И не смотри, что она его щелчком убить может, он ее страстностью своей, пламенностью сердечной, завсегда перебороть способен. Как поженятся... а я уверен - поженятся, скандалов, да ругани будет, не приведи Господь, но жить будут счастливо и любить друг друга будут крепко, вот увидишь!

   Корней внимательно глянул на недоверчиво ухмыльнувшегося Алексея и неожиданно выпалил:

   - А тебе, Леха, на Анюте жениться пока нельзя, прав ты. Не справишься ты с бабой, тем более, с такой, как она. Страсти в тебе нет, да и она... Ты не подумай, что я со зла или еще чего-нибудь такое, но не любит она тебя - жалеет.

   Ухмылку с лица старшего наставника Младшей стражи словно ветром сдуло, а Корней продолжал, словно не замечая реакции собеседника:

   - Для бабы, конечно, пожалеть, почти то же самое, что полюбить, но то - для бабы, а для тебя? Ты, вон, о том, что о тебе посторонние люди думать станут, беспокоишься, а что будут думать ближние? А кем ты будешь в глазах САМОГО БЛИЗКОГО человека - жены?
- Корней немного помолчал, а потом заговорил уже другим, задушевным, тоном: - Знаешь, Леха, жил когда-то в заморских странах один человек... мудрец и воин. Так вот он сказал однажды такую истину: "Мы в ответе за тех, кого приручили". Если ты сейчас на Анюте женишься, то не ты за нее в ответе будешь, а она за тебя. Понял, о чем говорю? Согласен на такое?

   Ответа на свой вопрос воевода не дождался - Алексей подавленно молчал, набычившись и так сжав в кулаке бронзовую чарку, что, казалось, вот-вот захрустят суставы на пальцах. Старый конь борозды не испортил! Вроде бы, ничего особенного Корней и не сделал - ну, поговорили, ну, высказал один свое мнение, другой ответил, даже и усмехнуться повод нашелся, а потом - удар! В самое болезненное место - по остаткам гордости, но удар строго выверенный, не смертельный, не калечащий, а такой, как приводящая в чувство и возвращающая ясность мысли, звонкая оплеуха. Алексей словно окаменел, уставившись неподвижным взглядом в стол, но Корней был уверен: его слышат, поэтому продолжил, не повышая голоса:

   - И опять ты прав: надо тебе подниматься. Только не так, как ты собирался - не дом богатый заводить, не холопов набирать, не собственной дружиной обзаводиться. Духом тебе подняться надо, страсть в себе снова разжечь! Такую страсть, которая Анюту как вихрь закружит! Такую, чтобы в огонь за тобой пошла, но не спасать тебя, а только потому, что ЗА ТОБОЙ - без страха, без сомнений! Вот это и будет твоим возрождением.... А остальное приложится, не сомневайся, сынок, приложится. Голову, конечно, на этом пути можно сложить запросто, но нам с тобой не впервой по краю ходить. Ведь так?

   Алексей снова не ответил, только сделал непонятное движение - то ли кивнул, то ли просто опустил голову так, что не стало видно лица.

   - Да не кручинься ты так, Леха, не изводи себя! Все понимаю: дал ты волю чувствам, поддался страсти жгучей, окунулся в кровь и смерть выше головы, а потом ужаснулся содеянному... Бывает... благо, жив остался и разум сохранил, обычно-то в таких делах исход известный... Кхе! Но потом-то ты в другую крайность кинулся - задавил чувства, бояться их стал, а разум-то, он - умный, умный, а дурак, без совета с сердцем такого наворотить может... или, наоборот, упустит что-то важное. Ты, вот, к примеру, вовремя опасности не почуял...

   Корней еще что-то говорил, задушевно и убедительно, по сути, правильно, но Алексей перестал вслушиваться в его речи. Лицо он спрятал потому, что ощутил острое желание ответить на, в общем-то справедливые, слова Корнея какой-нибудь гадостью, например, раскрыть сотнику глаза на истинное лицо Листвяны. Удержался с трудом и только потому, что было бы это как-то уж совсем по-бабьи - огласить стыдную тайну собеседника, не к месту, не к теме разговора, а лишь для того, чтобы оставить за собой последнее слово. Мол, взялся поучать, старый хрыч, а на себя-то глянь...

   Сдержался с трудом, чуть не смяв в сведенных судорогой пальцах бронзовую чарку, а потом вдруг ощутил что-то вроде просветления - понял, что прямо сейчас, вот за этим столом, нашлось то, что он так мучительно и безуспешно пытался осмыслить с момента своего приезда в Ратное - свои место и роль в семье Лисовинов. А через это и в жизни Ратного. Сразу же предстал в ином свете и сам Корней - сильный, властный, умный, и, в то же время, ранимый и беззащитный - переживающий последнюю в жизни любовь, начисто лишившую его обычной проницательности и мудрости, и страшащийся умереть, не вырастив себе смены - внука, способного встать во главе рода.

   Не только Корнею, всему Ратному не хватало Фрола - преемника и наследника сотника и воеводы. Слишком молод и несерьезен был Мишка в глазах одной части ратнинцев, слишком непонятен и необычен был воеводский внук для другой части односельчан, слишком раздражающ и даже ненавистен сделался Бешеный Лис в глазах третьей части. Силен был род Лисовинов и, в будущем, мог стать еще сильнее, но, в случае раннего ухода патриарха, этот могучий клан рисковал ослабеть и рассыпаться, оставшись без твердой властной руки. И не было, не было, не было среди глав других ратнинских родов достойной замены Корнею-Кириллу-Корзню, на посту сотника.

   Главное, все-таки, род. Сохрани и приумножь он свои силу и единство, через два-три поколения Лисовины могут стать настолько влиятельны в Туровском княжестве, что князья будут искать их дружбы или... смерти, однако истребить такой род будет ой как не просто, иной князь, погорячившись, может на этом деле не только Туровского стола, но и головы лишиться... в жизни всякое бывает. Нужно лишь пережить нынешнюю смену поколений, не дать слабости и равнодушию Лавра разрушить то, что создавалось Агеем и Корнеем, дождаться, пока бразды правления родом возьмет в свои руки Михайла... или, случись что, Демьян.

   Вот место и стезя его - Алексея - зрелого мужа, умудренного жизнью и ратной наукой, допущенного к семейным тайнам, но не стремящегося занять место главы рода - хранить и оберегать род Лисовинов, пестовать и защищать старших внуков, которые в свое время поведут род к новым высотам силы и влияния - заменить собой погибшего побратима Фрола, заботиться о его семье так, как заботился бы он сам.

   Прямо сейчас, в тот миг, когда Алексей удержал в себе злые и обидные слова, способные поразить Корнея не слабее острого железа, бывший Рудный Воевода ступил на этот путь и тут же понял, что перестал быть бездомным бродягой, принятым в чужой семье из милости.

   Не-ет, не кончилась жизнь, и не угасла страсть, есть к чему приложить разум и сердце, потому что не из жалости и милосердия примет его род Лисовинов, а потому, что он НУЖЕН! И с Анютой теперь все по иному сложится - когда муж твердо знает свое место и стезю, да уверен, что хватит ума и сил, чтобы справиться, он и с женщиной себя иначе ведет, да и она иначе к нему относится...

   - Да что ж ты понурился-то так, сынок?
- продолжал, между тем, "журчать" Корней.
- Ну-ка, подвинь чарку, плесну тебе.

   Алексей, вместо того, чтобы подставить чарку, поднялся из-за стола, полоснул по Корнею вдруг обретшим кинжальную остроту взглядом и склонился в глубоком поклоне.

   - Благодарствую, батюшка, Корней Агеич! Мудр ты и добр - разрешил сомнения мои, указал место и стезю на всю, сколько Господь отпустит, оставшуюся жизнь. Место и стезю, кои честному мужу принять на себя не только не зазорно, но за честь и в гордость почитать надлежит.

   Алексей прервался и зашарил рукой по груди, а Корней, уже все поняв, все же приподнял в деланном удивлении брови и поинтересовался:

   - И что ж за стезю ты себе измыслил?

   - Служить!
- не замедлив ни секунды, отозвался Алексей.
- Хранить и оберегать род Лисовинов, всячески споспешествовать росту его силы и могущества, пресекать внутренние раздоры и противостоять внешним угрозам. Связать жизнь свою, до конца дней, с жизнью рода, ни в чем и никогда не разделять их, ставить пользу рода Лисовинов превыше любой другой пользы и выгоды...
- Алексей выпростал из-под рубахи нательный крестик.
- И на том целую крест! Да поможет мне в сем Господь Бог, укрепит и направит меня на сем пути!

   - Аминь!
- подхватил Корней, осеняя себя, одновременно с Алексеем крестным знамением.

   Вот теперь и отеческие объятия стали совершенно уместными, и бражка пошла гладко, и разговор полился свободно, без напряжения. Корней объяснял, как пришел к идее создания Воинской школы, оценив великую пользу просветительских усилий отца Михаила, а Алексей, подтверждая корнеевские мысли, рассказывал, как сначала учился сам, а потом учил других хитростям порубежной службы.

   Корней слушал, отвечал, рассказывал, а сам, втихомолку, радовался тому, что в очередной раз сработал один из его хитрых приемов - вбросить ненавязчиво мысль, а потом гонять разговор вокруг да около, постепенно и незаметно подталкивая собеседника к самостоятельному принятию нужного решения. Для этого, правда требовалось сделать такое непростое дело, как понять суть, основную черту, характера собеседника, но Алексей Корнею стал понятен почти сразу по приезду в Ратное - побратим покойного Фрола был служакой. Не таким который точно и без рассуждений выполняет приказ "от и до", а таким, который, поняв основную идею, предпочитает действовать далее самостоятельно, добиваясь нужного наиболее подходящим по его разумению способом.

   Вот, как раз с идеей-то у Алексея и незаладилось. Сначала рухнула простая, в общем-то, понятная любому человеку, идея карьерного роста и семейного благополучия - сгорела в пламени, пожравшем усадьбу боярина Арсения Вара. Потом изжила себя идея мести половцам, оставив в душе пустоту и ощущение бессмысленности существования. Потом, когда пустота в душе только-только начала вновь заполняться нормальными человеческими чувствами, растоптанной оказалась вера в справедливость и взаимные обязательства вассала и сюзерена. Остался только инстинкт зверя, уносящего от погони израненного детеныша. Если бы не Савва, так и не увидели бы Алексея в Ратном, собрал бы Рудный Воевода новую ватагу, да не на половцев, а на князя Ярополка Владимировича Переяславского. До самого князя, конечно, не добрался бы, но людишек его проредил бы изрядно, прежде, чем самому сгинуть.

   Пришел Алексей с Саввой туда, куда и следовало - и приняли, и поняли, и посочувствовали... но что дальше? Разумеется, не выгонят и куском не попрекнут, но... как и кем войдет Алексей в семью Лисовинов? И вот, решилось! Алексей, с одной стороны, ощутил себя нужным и важным, с другой стороны нашел опору - род, который не бросит и не предаст, будет защищать Алексея так же, как Алексей будет защищать его. И не через женитьбу, войдет он в семью, а через принятие на себя обязанностей и обязательств убитого побратима.

   Этого-то Корней и добивался - подчинения без принуждения, самостоятельного осмысления Алексеем собственной нужности, даже необходимости, начисто снимающей все сомнения и беспокойства "приемыша". Собственно, целование креста, в глазах Корнея, уже было простой формальностью - гораздо более показательным для него стало то, как Алексей заинтересованно, отнюдь не с позиции стороннего наблюдателя, обсуждал характер и поступки Лавра и его взаимоотношения с отцом - о чужих так не говорят, о нестроениях в чужой семье так не рассуждают.

  

* * *

  

   - Э-э! Да здесь пьют!
- раздался от двери голос боярина Федора.
- А почему без нас?

   - А ты бы, Федор, еще дольше гулял, - отозвался Корней - вообще бы все выпили и тебе не осталось бы. Проходи, садись, наливай, и ты, Осьма, тоже.

   - Благодарствую, хозяин, что празднуем-то?
- вежливо поинтересовался Осьма, деликатно, с соблюдением дистанции, устраиваясь рядом с боярином Федором, севшим по правую руку от Корнея, и оставляя свободной левую сторону стола (мало ли, подойдет кто-то из родственников - сядет на законное место по левую руку главы семейства). Впрочем, едва сев на лавку, он тут же вскочил и, обозначая свой самый низкий статус среди присутствующих, принялся разливать бражку по чаркам, в соответствии со старшинством: Корнею, Федору, Алексею. "Обслужив вышестоящих", купец демонстративно коснулся донышком кувшина столешницы, и только потом налил бражки себе.

   Потихоньку обживаясь в Ратном, но, чувствуя себя в воинском поселении не очень уверенно, Осьма скрупулезно соблюдал все старинные обычаи - ритуал есть ритуал, выручит практически в любом случае, когда опасаешься совершить неловкость или глупость, а репутация человека, свято блюдущего "старину", в замкнутой общине расценивается не как недостаток, а как достоинство. Во всяком случае, невежеством не попрекнет никто. Меру в этом вопросе Осьма умудрялся соблюдать столь тонко, что даже слово "хозяин", при обращении к Корнею, звучало не как свидетельство подчиненного положения, а как титул владельца обширного и богатого хозяйства - в устах купца означающий свидетельство глубокого уважения без урона собственного достоинства.

   - Какой праздник, Осьма?
- спросил Корней, одобрительно наблюдая за манипуляциями с кувшином.
- Так, для гладкости разговора употребляем. То, да се, дела семейные...

   - Семейные?
- Осьма проницательно глянул на Алексея и, приподняв чарку, спросил: - Так что, можно поздравлять?

   - Кхе! Поздравлять?
- отозвался вместо молча ухмыльнувшегося Алексея, Корней.
- Можно и поздравлять... только не с тем, о чем ты подумал!

   - Э-э...
- Осьма смутился, припоминая про себя, что торопливость нужна только при ловле блох и еще в одном, сугубо интимном, случае, и вопросительно уставился на господина воеводу.

   - М?
- Боярин Федор, приподняв левую бровь, тоже глянул на друга юности.

   - Алексей... Кхе... Дмитрич сегодня роду Лисовинов крест целовал!
- не стал интриговать присутствующих Корней.
- И я сие целование принял! А кровь Алексей и Фрол уже давно смешали, так что... сами понимаете... есть, за что выпить!

   - А как же?..

   Осьма чуть не спросил: "А как же Анна?", но вовремя прикусил язык, однако Корней понял недоговоренное:

   - Не мне крест целовал, а роду!
- с нажимом произнес он.
- Теперь у Лисовинов опять двое зрелых мужей тридцати, с лишком, годов, и им есть, кого воспитывать, а даст Бог, и еще прибавится, так что, за будущее я спокоен!

   Все взгляды скрестились на Алексее, и на несколько секунд в горнице повисла тишина. Алексей не смутился, не отвел взгляд, не стал изображать польщенного доверием скромника, а глянул на каждого по очереди спокойно, уверенно, даже с некоторым вызовом, и тут же нарвался - боярин Федор на посольской службе, да при великокняжеском дворе научился читать любые взгляды. И отвечать на них тоже научился.

   - Так что ж ты на нижнем конце притулился, как чужой?
- рыкнул он начальственным басом.
- А ну-ка!..

   Погостный боярин повелительно мотнул головой, указывая Алексею место, которое тот должен был теперь занимать за столом, и столько в этом жесте было уверенности в своем праве повелевать и указывать, что никому и в голову не пришло усомниться или удивиться. Алексей безропотно поднялся с лавки и занял место по левую руку от Корнея, столь предусмотрительно оставленное свободным Осьмой. И возразить было нечего - позиция "глаза в глаза", естественная и логичная при предыдущем разговоре с Корнеем, стала совершенно неуместной для представителя второго поколения семьи Лисовинов в присутствии главы рода.

   - Так!
- Федор, настроившийся на командный тон, так дальше ему и следовал: - Осьма, осталось там еще чего?

   - На один круг хватит!
- отрапортовал Осьма, заглянув в кувшин с бражкой.

   - Вот и ладно. Значит, сейчас это допиваем и займемся делом!
- принял решение Федор.
- Разговор у нас будет серьезный, от хмельного надлежит воздержаться. Наливай!

   - Кхе!
- Корней одной рукой двинул поближе к Осьме чарку, а другой молодецки расправил усы.
- Витиевато излагаешь, Федя: "От хмельного надлежит воздержаться. Наливай!". Я прямо заслушался!

   - От судьбы не уйдешь, а умеренность в питие воздержанию не помеха!
- философски парировал Федор.
- Ну, Кирюша, с сыном тебя... или, все-таки, с зятем?

   - Сын - сыном, а зять - зятем! Я же сказал: в роду Лисовинов прибавление!

   - Хороший зять он, бывает, и не хуже...
- дипломатично заметил Осьма - ... если повезет.

   - Так то - хороший...
- раздумчиво произнес Федор, вспомнивший об обручении младенцев Михаила и Екатерины.

   - А плохих не держим!
- заявил Корней с таким видом, будто располагал целым взводом зятьев, один другого краше.
- И впредь держать не намерены!

   Возражать никто не стал. Выпили... закусили, Осьма заглянул в кувшин из-под бражки и с сожалеющим вздохом отставил его на край стола.

  

   - Значит так, други любезные, - начал боярин Федор - новости у меня, не то, чтобы скверные, но к серьезным размышлениям располагающие, у вас тут, как я понял, тоже забота образовалась такая, что сразу и не разгребешь, потому обмыслить и обговорить все надлежит, не торопясь и со всем тщанием.

   Был я на днях по делам в Давид-Городке и встретил там одного знакомого, а тот как раз, из Городно вернулся, и вот какую интересную историю он мне поведал. В Городно, на постоялом дворе увидел он служилого человека князя Святослава Витебского, вернее не самого княжьего человека, а конюха его. Совершенно без всякой задней мысли, поинтересовался, чего это его хозяина в Городно занесло? Ну ответил бы тот, что, мол, по делам заехали, а по каким делам, про то конюху знать незачем, знакомец мой и отстал бы - мало ли кто, куда и зачем ездит? Но конюх-то, в ответ на простой, вроде бы, вопрос, какую-то околесицу понес, что ехали они вовсе и не в Городно, да друзей по пути повстречали, да вместе с ними и завернули, а тут решили князя Всеволода Давыдовича Городненского навестить. Ну, и прочее... в том же духе.

   Взяло тут моего знакомца сомнение - он-то с Городно торговлю ведет, мало ли что, а вдруг что-то серьезное затевается? Потащил он того конюха в кабак да подпоил как следует, у того язык и развязался. Много-то, конечно, конюху неизвестно, но и того, что выболтал во хмелю хватило. Вышло с его слов, что друзья, которых они по дороге, как бы случайно встретили, на самом деле ближние люди князей Бориса Полоцкого и Рогволда Друцкого. А дальше еще интереснее пошло: оказывается в это же время в Городно какие-то ляхи притащились и с доверенными людьми полоцких князей встречались, да какие-то разговоры разговаривали. Чуете, чем пахнет, други любезные?

   - Кровушкой от таких встреч попахивает, кровушкой!
- прокаркал со своего места Корней - очень крепко попахивает.

   - Гм... прости, боярин, но я от здешних мест далеко жил.
- Подал голос Алексей.
- Вам-то, может быть все и понятно, а мне, так не очень... поподробнее бы.

   - Поподробнее?
- переспросил Федор и согласно кивнул - Хорошо. Про то, что отца нынешних полоцких князей - князя Всеслава - Мономах в Киев в цепях вывез ты слыхал?

   - Ну, это давно было... и Мономах уже умер.

   - Кхе, Леха!
- опять встрял Корней - да как бы давно это ни было, обида-то у сыновей на Мономахов род сохранилась! Такое не прощается...

   - Погоди, Кирюш, - остановил Корнея Федор.
- Про то, что промеж Киевом и Полоцком мира нет, не помню уж сколько, ты тоже должен знать, а уж про два больших похода Мономаха на полоцкие земли, один девять лет назад, другой шесть, ты слыхал наверняка.

   - Слыхал.
- Согласился Алексей.
- Но так же слыхал, что ни разу, ни одной, сколько-нибудь серьезной сечи, полочане не выигрывали. И от Минска, в последний раз, одни головешки остались, да и другим землям досталось изрядно. Неужто повторения не боятся?

   - Все же, сомнительно, - добавил Осьма.
- Всеволод Городненский на Агафье дочери Мономаха женат - сестре нынешнего великого князя Мстислава. Не должен он против родича идти. И еще непонятно: ляхи тут с какого боку-припеку?

   - Против родича, против родича...
- недовольно пробурчал Федор.
- Да Рюриковичи все промеж себя родня, а хлещутся так, что только шмотья во все стороны летят! Вон как Олег Новгород-Северский родного дядю от Чернигова до Мурома гонял! Никакое родство не помешало! И еще: Городно живо только защитой Полоцка - еще ста лет не прошло с тех пор, как городненские земли ятвягам принадлежали. Если б не Полоцк, так бы ятвяги и дали на своей земле город поставить!

   Про Минск ты, Алексей, верно вспомнил, но только был тогда еще и Друцк, а его на щит взял Вячеслав Владимирович, нынешний Туровский князь. Теперь понимаешь, какой счет у Всеславичей к Мономашичам накопился?

   - Все равно!
- уперся Осьма.
- Ляхи-то здесь причем?

   - Ляхи?
- Федор повертел головой, словно ему стал вдруг тесен ворот.
- Да у них сейчас в северо-восточных землях по несколько дней пути живой души не сыщешь! То король Болеслав крамолу огнем и мечом искоренял, то пруссы набегами изводили... Болеславу сейчас не до восточных земель, он Поморянию под себя подгребает, вот и придумал наделять верных ему воинских людей землями к востоку от Вислы, но с условием, что заселять свои уделы они станут сами. Где людишек брать? А у соседей! Тем паче, что время удобное.

   - Ну уж и удобное!
- не сдавался Осьма.
- Кто же в августе-сентябре воюет? Поля уже сжаты, но на огородах работы еще почти до октября. Холопов брать невыгодно - до новин целый год кормить, а нынешний урожай не вывезешь, он еще в снопах, не обмолочен. А потом распутица начнется... нет, с тем, что встреча в Городно ничего хорошего не сулит, я согласен, но раньше зимы ничего быть не должно, а к тому времени Мономашичи из Степи вернутся...

   - Это, если в набег идти, а если на захват земель?
- перебил Осьму Корней.
- Вот смотрите: это Припять.
- Корней отлил немного кваса из кружки и провел пальцем мокрую линию вдоль стола.
- Южнее ее: Давид-городок, Хотомель, наше Погорынье - справа от полосы, обозначающей Припять, встали кружки из-под кваса - и стольный град Туров - на дальний от себя край Корней бухнул кувшин с квасом и вопросительно оглядел собеседников.

   - Это понятно?

   Все согласно покивали головами.

   - А с севера от Припяти, те земли еще Полесьем называют, городов побольше будет.
- Корней принялся расставлять слева от мокрой полосы чарки из которых пили бражку - Слуцк, Клецк, и прочие, а самый большой - на ближнем к себе краю "карты" сотник поставил кувшин из-под бражки - главный град тех земель Пинск.

   Мстислав Киевский с братьями в степи, половцев в разум приводит. Оттуда, возможно, пойдут на Чернигов или на Новгород Северский - Ярославичам мозги вправлять, чтобы на Киев не зарились. Вернутся не скоро, хоть и с добычей, но уставшие, побитые, пораненные. Дружинам отдых нужен будет.

   Самое время полочанам попытаться взять Пинск, Слуцк, Клецк, другие полесские города. Пока Мономашичи из степи вернутся, распутица начнется, значит, придется ждать, пока реки встанут. Это - месяца три, если не больше. За такое время можно и укрепиться на захваченных землях, и подати собрать - хлебом, мясом, конским кормом. Бояр-вотчинников на свою сторону перетянуть. Поди, тогда, выковыряй их!

   - М-да, это я, как-то, не подумал.
- Осьма досадливо поморщился.
- Но тогда... мать честная! Какие бояре-вотчинники? Да там - севернее Припяти - чуть не в каждом городе князья Святополчичи сидят: в Пинске - Изяслав и брат его Брячислав, из Турова выгнанный, в Клецке - сын Ярослава Святополчича... как бишь его...

   - Вячеслав Ярославич, - напомнил Корней, многозначительно переглянувшись с боярином Федором - да там же и мачеха его Елена с сыном Юрием.

   - Вот-вот!
- Осьма согласно покивал головой.
- Они тоже на Мономашичей злы и... знаете что? Да наверняка же к ним подсылы от полоцкого князя приедут, если уже не приехали! Посулят им уделы не в кормление, а в княжение и... не удержатся они, согласятся!

   Федор с Корнеем снова мрачно переглянулись, и погостный боярин едва заметно отрицательно повел головой, показывая, что разговор о Вячеславе Клецком продолжать не стоит. Корней в ответ согласно прикрыл глаза.

   - Так!
- Боярин Федор оглядел собравшихся, снова собирая на себя внимание.
- Насчет захвата полочанами Турова, пожалуй, беспокоиться не стоит, а вот все, что севернее Припяти: Пинск, Клецк, Слуцк и прочее - да! Опасность явная и близкая! Сговор... гм... Святополчичей с полоцкими князьями - тоже. Привлечение к этому делу ляхов... ну, Мономах, когда Полоцкое княжество громил, тоже с собой половцев из Степи приводил, так что... понятно, в общем. Давай, Кирюша, думать: что мы всему этому противопоставить можем?

   - Кхе... ну ты сказанул! Что ж мы можем? Известие послать в Туров, а они уже пусть в степь гонцов посылают. Без Вячеслава Владимировича с братьями тут не управишься.

   - Гонец в Туров - моя забота, и это уже сделано.
- Федор построжел лицом.
- А твоя забота - оправдать свое воеводство! Если князь в отлучке, то... туды тебя, Кирюха, кто еще из туровских бояр от Вячеслава гривну золотую получил?
- Федор, внезапно ощерившись, грохнул по столу кулаком.
- Повинен отслужить!

   - Но, но... уймись, Федька!
- Окрысился в ответ Корней.
- Ишь, расстучался! Не отказываюсь я, да только что с неполной сотней сделать можно? А тут еще сосед вылупился... тоже, чего ждать, не знаешь. Не отказываюсь я!
- Воевода Погорынский жестом остановил уже открывшего, было, рот для ответа, Федора и пояснил: - Неверно ты спросил Федя: "Что мы можем?". Сначала надо решить, что делать надо, а потом уже думать: сможем или нет? Только не говори мне, что, мол, надо Бориса Полоцкого с братьями и ляхами остановить - глупость это. И не говори, что упредить их надо, да поодиночке отлупцевать - тоже глупость. Мы сейчас слабее полочан, а значит, думать надо не о том, что нам хотелось бы, а о том, что они хотят и как это их желание сделать недостижимым.

   Первое наше преимущество в том, что мы об их замыслах узнали заранее и можем подготовиться. Второе наше преимущество в том, что у них времени мало - управиться надо до осенней распутицы, а начать они смогут, я думаю, не раньше конца августа, а то и начала сентября. На все про все у них будет месяц-полтора. Заставим их промедлить - сорвется весь замысел. Вот теперь можно уже рассуждать: сможем или не сможем?

   - Заставить промедлить...
- Федор немного помолчал, раздумывая - сможем ли? Я так понимаю, что все будет зависеть от того, сдадутся ли заприпятские города сразу, или сядут в осаду? Так, Кирюш?

   - Так, Федя, так. Осада дело долгое, а если под осенними дождичками, да в грязюке... да если сзади кто-то постоянно в спину бьет, но в открытый бой не вступает... ох, несладко им придется.

   - То есть, ты берешься не давать осаждающим покоя, мешать тем, кто будет собирать в округе еду и фураж, не давать ходить в зажитье?

   - Какое зажитье, Федя? Они же не в набег придут, а на захват, разве ж можно вотчинников да смердов против себя настраивать? Еще раз повторяю: в суждениях нам должно опираться на их желание, а не на свое! Их желание - занять города и земли севернее Припяти и привлечь на свою сторону местное боярство... ну и Святополчичей, тоже. За все города не скажу, а если Пинск в осаду сядет, я полочанам ни округу под себя прибирать, ни осаду правильно вести не дам. Но это - если перед Борисом Полоцким Пинск ворота не откроет. А вот как устроить так, чтобы ни Пинск, ни другие грады ворот не открыли, я не знаю, это, Федя, твой промысел, твое искусство. Сможешь?

   - Гм, непросто будет, Кирюш...

   - Кхе! А я и не говорю, что просто! Но я-то тебя, Федюша, не спрашиваю, как мне осаду Пинска сорвать? Тоже, между прочим, не игрушки...

   - Ох и язва же ты, Кирюха!
- пробурчал Федор.

   - Еще какая!
- жизнерадостно подтвердил Корней.
- На том и стоим, Феденька!

   Оба расплылись в улыбках, хотя тема разговора к этому, вроде бы, не располагала - похоже было, что этот обмен репликами повторяется между Корнеем и Федором не первый раз и напоминает обоим какой-то случай из молодости.

   - Батюшка, - напомнил о себе Алексей - мне кажется вы о ляхах позабыли...

   - Помним, Леха, помним... а чего ты сказать-то хочешь?

   - Да, вот, не сходится у вас с боярином кое-что. Ты говоришь, что полочане к северу от Припяти укрепиться хотят и местных из-за этого обижать поостерегутся, но раньше был разговор о том, что ляхи сюда за холопами придут. Не сходится, если только их не собираются на южный берег Припяти напустить, но если так, то нам и здесь куча дел найдется, под Пинск идти окажется некому...

   - Кхе, верно мыслишь, Леха, но неправильно!

   - Как это, батюшка?
- совершенно искренне изумился Алексей - метод аргументации, используемый Корнеем, способен был поставить в тупик кого угодно.
- Или я что-то...

   - Да, нет, все верно, Леха, только местные-то бояре на что? С князем Вячеславом они в Степь не пошли? Не пошли. Значит, свои земли защитить обязаны сами, да и Туров прикрыть... хотя на Туров ляхи вряд ли пойдут, им бы пограбить, да смыться с добычей. Городки, что восточнее Горыни стоят: Хотомель и Давид-Городок - им, пожалуй, тоже не по зубам будут, возиться долго, а те, что западнее Горыни: Дубенец, Столин... нет, туда тоже не полезут - на эти городки Андрей Волынский уже давно посматривает, он-то с братьями в Степь не пошел. Воспользуется поводом, явит из себя защитника и спасителя, да как накостыляет ляхам, а городки - себе!

   Значит, пойдут ляхи мимо городков, по селам и весям. Вот тут-то Туровское поместное боярство в самый раз и пригодится. Конечно, хорошо бы их всех под единую руку собрать, а то, ведь, каждый свое имение защищать будет, а вольных смердов, да княжьи села побоку. Нету среди них такого, чтобы остальные под его руку встать согласились - гордыня, спесь...

   - А ты, батюшка? Все-таки, воевода...

   - А!
- Корней лишь раздраженно отмахнулся.
- Я для них худородный. Может быть княгиня Ольга кого-нибудь из Турова пришлет... да кто там есть-то? Если кого-то и оставили с малой дружиной стольный град стеречь, так они за стены ни ногой, а больше и нет никого, одни старики.

   - А сюда ляхи завернуть не могут?
- осторожно поинтересовался Осьма.

   - Кхе! В наши-то дебри, не зная дороги? Если только на ладьях по Горыни, да по Случи.

   - Но если ладьи у них будут, то облегчение ляхи получат большое.
- Со знанием дела произнес Алексей.
- И добычу легче увести и дороги-тропинки по лесам искать не придется. От погони, случись такое, тоже и отбиться и уйти по воде легче. И еще добавлю: если мы этих ляхов с добычей выпустим - мира на рубежах с мазурскими землями нам впредь не видать! Каждый из этих командиров дружин сядет на какой-то округе князьком, а дружинников своих поверстает в свои бояре... И тогда, только держитесь - начнут к нам по проторенной дорожке шастать раз за разом. Весь порубежный край запустошат.

   - И где ж это, Кирюша, твой будущий зять - Боярин Федор недобро прищурился - всему этому обучился? Прям, как будто сам...

   - На рубеже он служил, - торопливо перебил Корней - днепровские пороги стерег, оттуда и про ладьи знает, и про...

   - Рудный Воевода я, боярин, - не дал закончить Корнею Алексей - слыхал, наверно? Так вот это я и есть...

   - Леха!.. Кхе!
- Корней сообразил, что одергивать Алексея уже поздно и обернулся к Федору.
- Да, так! Чего уставился, как на чудо-юдо? В жизни по всякому случается, и не тебе судить...

   - Вот именно, что по всякому!
- В голосе погостного боярина отчетливо прорезались официальные ноты.
- А уверен ли ты, боярин Кирилл, что его - Федор мотнул головой в сторону Алексея - бирючи с лобных мест уже не окаяли{{ Окаять (дренерусск.) обвинить }}, награду за его голову не посулили и за укрывательство кару не пообещали?

   -Ты чего несешь, Федька?..

   - Да как у тебя совести хватило - Федор, не обращая внимания на Корнея, обличающе выставил указательный палец в сторону Алексея - такую беду близким тебе людям за собой приволочь? Ты хоть знаешь, какие разговоры о тебе по городам и весям идут, какие вины тебе приписывают, сколько злодейств, твоим именем прикрываясь, разные тати совершили? И даже если ты не окаян и не в розыске, то что князь Вячеслав Туровский подумает, когда узнает, что воевода Погорынский у себя Рудного Воеводу пригрел?

   - Примерно то же самое, - совершенно спокойным голосом отозвался Алексей - что и тогда, когда узнает, почему ты, боярин, с батюшкой в гляделки играешь, когда речь о Вячеславе Клецком заходит. Говорите-то о Пинске, а в голове-то у вас Клецк. Думаешь не нашепчут Вячеславу Владимировичу о твоем, батюшка родстве с Вячеславом Ярославичем? Не найдется доброхотов? И это при княжеском-то дворе?

   Корней и Федор впились глазами в Алексея, а Осьма несколько раз перебросил цепкий взгляд с бояр на бывшего Рудного Воеводу и обратно. О чем конкретно идет речь ему было неизвестно, но услышав о родстве Корнея с одним из Рюриковичей он сразу же насторожился - игры, похоже, намечались очень серьезные, примерно такие, из-за которых ему и пришлось прятаться в Погорынской глухомани от Юрия Суздальского.

   - Беду я за собой не притащил, - продолжал Алексей - если кто и мог бы меня искать, то только Переяславский князь Ярополк, да и то, навряд ли. Но Ярополк считает меня мертвым - друзья мои позаботились, пустили слушок и даже кое-какие доказательства подкинули. То же, что я в бытность Рудным Воеводой натворил, мне прощено, если было что прощать - я после того в княжьей службе был в достоинстве сотника рубежной стражи.

   Вы же, бояре, беду можете накликать великую, и на себя, и на всех нас, и на Вячеслава Клецкого, потому что, как я понимаю боитесь только одного - как бы князь Вячко на посулы Бориса Полоцкого не купился. Я же, уж не гневайтесь, беду гораздо большую предвижу, о которой вы даже и не задумываетесь.

   Алексей умолк, и, неожиданно, заговорщицки подмигнул Осьме, словно говоря: "Мы-то с тобой все понимаем, а бояре-то наши только вид грозный делают, а сами ни в зуб ногой". Осьма, чувствуя знакомый холодок опасности в сочетании с азартом прожженного игрока, соскучившегося по любимому развлечению, тут же подыграл - скорчил хитрую физиономию и слегка развел ладони в стороны: "Что ж поделаешь, коли "старшие товарищи" рулят не туда, куда надо?".

   - Гр-р-ха!
- Федор громогласно прочистил горло, но ничего не сказал, лишь зло зыркнул на Осьму, мгновенно напустившего на себя ненатурально благопристойный вид.

   - Кхе! Слыхал, Федь? Я же... э-э... говорю: "Плохих не держим"! Да чего ты ощетинился-то? Окаяли, награда за голову... да я за Леху, как за самого себя...

   - Погодь, Кирюха, не окаяли, так и ладно. Ну-ка, "сотник порубежный", о какой ты там гораздо большей беде, про которую мы и не догадываемся, толковал? Или же для красного словца брякнул?

   - Не с девками балагурю, чтобы "брякать", боярин!
- чуть резче, чем следовало бы, отозвался Алексей.
- Попробуйте-ка поставить себя на место князя Вячка. О намерениях полоцких князей, если к нему с посулами подъезжали, он догадывается не хуже нас. Не дурак, наверно - воспитание княжье получил, при иноземных дворах с отцом обретался. Ведь не дурак, а, батюшка?

   - Ну, в юности глупцом не выглядел, а сейчас... такие беды, какие на него свалились, многим мудрости не по годам добавляют, хотя и озлобляют тоже. Могут, конечно и сломать, но у Вячка корни крепкие и характер дедов - великокняжеский. Ты, Леха, кончай крутить, говори, что собирался!

   - Значит, о намерениях полоцких князей князь Вячко знает или догадывается.
- Продолжил Алексей.
- Знает он так же и о том, что князь Вячеслав Владимирович на Туровском столе еще толком и не уселся. К тому же, земли, что севернее Припяти, Туров особо крепко никогда и не держал - слишком долго в Турове настоящих князей не было, всем из Киева заправляли.

   - Ну и что?
- перебил Федор.
- Без тебя знаем, что тут и как. Дело говори!

   Алексей отреагировал на раздраженный тон погостного боярина лишь едва заметной улыбкой и еще одним взглядом в сторону Осьмы. Федора от этого переглядывания аж передернуло.

   - Я сказал: дело говори!
- повысил Федор голос.
- А ты...
- Боярин резко развернулся в сторону Осьмы.

   - Осьма! Хватит рожи корчить!
- подключился Корней.
- А ты, Леха, не тяни, слушать тошно!

   - Добро, бояре.
- Алексей слегка склонил голову.
- Напомню вам только еще одно: вы сами только что сожалели о том, что некому поместное боярство собрать и возглавить. Но это здесь, а там - к северу от Припяти? Я же не зря просил вас представить себя на месте Вячка! Вот возьмет он и поднимет поместное боярство и городские ополчения против полоцкого войска, да одолеет! Да даже если и не одолеет, а просто не даст полочанам закрепиться? Кому тогда туровский Мономашич нужен станет? А все остальное: и дружины усталые, и распутица, и прочее, о чем вы говорили, так и останется, только сослужит уже не полочанам, а князю Вячеславу Ярославичу... ну, скажем, Пинскому{{ Версия, предложенная Алексеем не так уж и фантастична, как кажется на первый взгляд. В реальной истории Клецкое княжество выделилось в самостоятельный удел еще при жизни Вячеслава Владимировича Туровского. }}

   Алексей оглядел по очереди своих слушателей, убедился, что его версию возможного развития событий никто с порога отвергать не собирается и продолжил:

   - Однако ж и это не самое страшное - наши земли война затронуть, пожалуй, не должна, но ты-то, батюшка, в каком положении окажешься? То ли тебе с Вячком против Мономашичей идти придется, то ли, наоборот, вместе с Мономашичами против племянника!

   При последних словах Алексея Осьма как-то суетливо коротко дернулся на лавке, за что удостоился очередного сердитого взгляда боярина Федора.

   - Кхе! Едрена-матрена... Федя... чего молчишь-то? Вот ведь как повернулось-то...

   - М-да...
- многозначительно изрек погостный боярин и тоном, полным досады, добавил: - что б у тебя язык отсох, Леха... а у тебя, Осьма, задница! Весь извертелся, на шиле, что ли, сидишь?

   Осьма, скромно потупив глазки, что вызвало очередную ухмылку Алексея, поведал:

   - Я, боярин, кое-что добавить хотел... если дозволишь...

   - Тьфу, что б тебя!
- Федор развернулся в сторону Осьмы и подбоченился.
- Прям, деву невинную из себя изобразил! Ты для чего сюда зван? Ушами хлопать или для совета? Говори: чего сказать хотел?

   - Так... Елена-то Мстиславна - дочка князя великого - тоже в Клецке обретается, с младенцем Юрием. Как бы князь Вячеслав Ярославич ее заложницей не объявил, если от Мономашичей угроза сотворится. Великий князь Мстислав Владимирович дочку с внуком потерять...

   - Да ты в своем уме?!
- У боярина Федора от возмущения аж усы встопорщились.
- Да как тебе в голову-то такая гнусность...

   - В своем я уме, боярин, в своем, не растерял еще.
- Всю напускную скромность с Осьмы как рукой сняло.
- Ты погоди горячиться, послушай. Задумка моя не только князя Вячка выручит, но и тебе с боярином Корнеем выгоду великую принести может.

   - Осьма!!! Едрена-матрена, какая выгода?
- рявкнул Корней.
- Ты что, на торгу?

   - Э-э, да какая на торгу выгода, хозяин? Так, мелочь.
- Осьма пренебрежительно махнул рукой.
- Настоящая выгода только в таких, вот, делах и бывает, а торговлишкой пусть те, кто умом пожиже, пробавляются. Вы задумайтесь, бояре: кто в таком случае лучше всего с князем Вячко договориться сумеет, если не мы? Боярин Корней ему родней приходится, боярин Федор посольскую службу правил - дело знает, ну и я гм... тоже кое-что умею. А какая благодарность от великого князя за такое дело может выйти? И что вы для самого Вячка выторговать сможете, если с умом к делу подойти? Ну задумайтесь же хоть чуть-чуть! Войну и кровопролитие предотвратите, племяннику удел достойный выторгуете, сами возвыситесь и обогатитесь - кругом одна выгода. А всего-то и надо, что в Клецк смотаться, да князеньке Вячеславу Ярославичу мыслишку подкинуть.

   - Ну, ты клещ, Осьма.
- Боярин Федор шумно выдохнул, и, было похоже, с трудом удержался, чтобы не сплюнуть.
- Понимаю, теперь, почему тебя князь Юрий удавить возжелал.

   - Мои дела с князем Юрием это - мои дела, а ты, хозяин подумай о том, что еще одному твоему родичу - Никифору - смерть верная грозит!

   - А ну, погоди, Федя!
- Корней придержал Федора, уже собравшегося ухватить Осьму за бороду.
- Успеешь еще душу отвести. Эй, ты чего там про Никифора вякнул?.. Остынь, я сказал, Федька!

   Боярин Федор зло дернул плечом, но Корней держал крепко. Алексей качнулся, было, вперед, чтобы перехватить руку Федора, но, уловив остерегающий взгляд Корнея, сдержался.

   - Хватит, Федь, погоди, никуда он не денется, пусть сначала про Никифора скажет.

   - Он уже много чего тут наговорил... так, что с души воротит.
- Погостный боярин все же убрал руку, которой тянулся к Осьме.
- Ну и змею ты пригрел, Кирюха, у него же вместо мозгов ведро яду! Тьфу! Таких, как он, в колыбели душить надо!

   - Все тебе не так, Федька, то Леху пригрел, то Осьму. Кхе, тебя послушать, так мне одному в лесу, как медведю жить надо, да только иногда к тебе в гости заходить. Да, не ангелы, но у хорошего хозяина все в дело идет, по нынешним временам любое умельство пригодиться может, даже и такое паскудное, прости Господи. Сейчас мы ему мозги в нужную сторону наладим, глядишь, и что-то путное выйдет, а не выйдет... течение в Пивени не то, чтобы очень быстрое, но до Случи тушку дотянет, а там и... нет, до Припяти, пожалуй не доплывет, раки сожрут. Ну, хитроумец, - Корней строго глянул на Осьму.
- давай-ка, выкладывай: что там с Никифором?

   - Ох... и что ж вы за люди такие?
- отозвался тоном невинной жертвы Осьма.
- Можно же обо всем по-тихому договориться, так нет, все бы вам железом в живых людей тыкать...

   - Ты нас еще поучать будешь?
- Федор снова угрожающе качнулся в сторону купца.

   - Осьма, паршивец!!!
- Корней прикрикнул, вроде бы, на Осьму, а сам настороженно косился в сторону Федора, не дал бы тот опять волю рукам.

   - Да у пруссов же Никифор, бояре, возвращаться с янтарем будет по Неману и Случи Северной как раз в начале сентября! В самую же заваруху и влипнет! Ехать надо, бояре, ехать!
- Осьма подался, было, в сторону Корнея, но, приблизившись тем самым и к Федору, опасливо отшатнулся.
- В Пинск надо ехать, в Слуцк, у Никифора там приказчики сидят. И в самом Городно Никифор с кем-то дела ведет, но я не знаю с кем, а приказчик в Слуцке может знать. Предупредить Никифора надо, задержать...

   - Раскудахтался: ехать, упредить...
- ворчливым тоном перебил Осьму Корней - сами понимаем! Вот еще забота выискалась, как будто нам всего остального мало. Кхе! Федя, а тебе и впрямь ехать придется: и Вячка от дури удержать и Никифорову приказчику весть передать...

   - С чем ехать-то, Кирюш?
- Только что полыхавший возмущением Федор, вдруг как-то увял и погрустнел.
- Я Вячка, почитай уже лет десять, а то и более не видел, да и кто я для него? Боярин с захудалого погоста... мало ли, что с отцом его в молодости приятельствовал? Да и предлагать же что-то надо, полочане ему, и правда, удел посулить могли, а я что? Пугать Мономашичами? Даже не смешно.

   - А тоже удел посулить!
- предложил Осьма, на всякий случай, отодвигаясь подальше от погостного боярина.

   Боярин Федор вяло покривился лицом и почти равнодушно констатировал:

   - Да ты еще и дурак... или князя Вячка за дурня держишь? От себя, что ли я ему удел обещать буду? Только на мерзости и горазд, а чего путного...

   - Не от себя, конечно, - покладисто согласился Осьма - от княгини Ольги! Коли князь Вячеслав Владимирович в Степи воюет, княгинюшка может вместо него распорядиться, да через тебя, боярин, весть Вячке и передать.

   - Дурак и есть дурак!
- Федор даже отвернулся от Осьмы.
- Княгиня Ольга меня всего один раз видела и даже имени не знает, а тут я явлюсь и скажу: "А пообещай-ка, матушка, опальному князьку Клецкий удел!". Да меня к ней и не допустят даже...

   - Это, как подойти!
- не унимался Осьма.
- Иные дела через женскую половину княжьего терема даже лучше делаются... эх, были б мы сейчас не здесь, а в Ростове или Суздале...

   - Кхе! Да если б ты сейчас в Ростове или Суздале был, тебя бы уже черви могильные доедали, умник хитрозадый! Князь Юрий...
- Корней внезапно прервался, немного помолчал и обратился к боярину Федору: - Слушай, Федь, а я ведь могу так устроить, что и допустят, и выслушают, и поверят! Кхе! Вот не думал, не гадал! Могу Федька! Езжай в Туров, согласится княгиня Ольга с тобой или нет, не знаю, но выслушает со вниманием! Обещаю!

   Федор на неожиданный пассаж своего друга юности не отреагировал почти никак, только подпер щеку кулаком, так, что все лицо съехало на сторону, тяжко вздохнул и поинтересовался?

   - Вы сколько тут без нас бражки вылакали? Не ведро?

   - Да пошел ты, Федька!.. Точно тебе говорю! Я ж тебе рассказывал про волхву Гредиславу?

   - Рассказывал, ну и что?

   - А то!
- Корней с сомнением глянул на Осьму и на всякий случай счел нужным предупредить: - Значит так, Осьмуха, если то, что я сейчас расскажу, хоть как-то за стены этой горницы выйдет, я даже и выяснять не стану: ты или не ты разболтал? Просто отдам тебя Михайле, чтобы его отроки на тебе в допросе пленных попрактиковались. Понял?

   - Да что ж ты, хозяин, меня уж совсем не знаю за кого держишь?
- то ли изобразил оскорбленную невинность, то ли искренне обиделся Осьма.

   - Понял или не понял?!

   - Да понял я, хозяин, понял! Вот тебе Святой Истинный Крест...

   - Тьфу на тебя, Осьмуха!
- Корней поморщился, будто съел что-то очень кислое.
- Ведь точно так же божишься, когда какому-нибудь олуху гнилой товар сбываешь!

   - Хозяин...

   - Хватит! Я тебя предупредил, а дальше сам разумей: у неумелых пытальщиков ты, конечно, долго не проживешь, но даже за то краткое время, пока они тебя уморят, узнаешь много интересного, только уже не расскажешь про это никому.

   - Ох и страшен ты, Кирюха, я прям, в трепет впал!
- прогундел перекошенной рожей боярин Федор.
- Чего придумал-то, и причем тут волхва?

   - А при том, что княгиня Ольга с ней как-то знакома и какие-то дела промеж них имеются. Через Михайлу моего, княгиня Гредиславе поклон передавала, а через Анюту, какой-то знак... не знаю, какой - стерегутся они. Я от Анюты еле-еле правды добился, и то случайно. Съезжу к волхве, объясню ей про наши дела и попрошу знак для княгини. Если даст, считай, что тебя допустили и выслушали, а убедить Ольгу - твоя забота.

   - Ну... допустим.
- Боярин Федор выпрямился и выражение безнадежной меланхолии начало сходить с его лица.
- Допустим, убедил я княгиню Ольгу, потом, прямо из Турова поехал в Клецк... чего Вячку-то советовать?

   - Уходить Вячку надо из Клецка!
- решительно заявил Корней.
- Городок маленький, укреплен неважно, хоть и у самого полоцкого рубежа стоит, да и дружина у Вячка... я так думаю, что одно название, а не дружина, много ли ратников с такого скудного кормления содержать можно? Скажешь, чтобы уходил в Пинск, к дядьям. Втроем, как-никак, отбиться легче будет, да и Изяславу с Брячиславом на глазах у племянника зазорно сдаваться полочанам будет.

   - Пусть и мачеху Елену с княжичем Юрием увозит!
- подал голос Алексей.
- Не дай Бог, полоцкие князья ее заложницей сделать надумают...

   - И ты туда же!
- Федор всплеснул руками и заговорил таким тоном, словно объяснял очевидные вещи малому ребенку.
- Они князья! Не могут благородные люди опуститься до такого...

   - Князья могут все!
- Алексей опять уставился на Федора с выражением вызова в глазах. А полочане, в этот раз, последнее на кон ставят, если не получится, Мстислав Киевский весь их род в распыл пустит, и княжеству Полоцкому не бывать! В отчаянии люди на все способны, а благородные, как ты говоришь... х-м, - Алексей скривил рот в недоброй ухмылке - князья еще и к безнаказанности привыкли. Опустятся, одним словом, и до такого тоже опустятся!

   - Верно, верно говорит!
- торопливо, опасаясь, что перебьют, затараторил Осьма.
- А великий князь Мстислав Владимирович, за спасение дочки с внуком, нам...

   - Осьмуха, увянь!
- рявкнул Корней.

   - А что я такого?..

   - Еще хоть слово о выгоде вякнешь...
- Корней сделал многозначительную паузу.
- Здесь не торгаши собрались. Мы - люди чести!

   Осьма послушно умолк, хотя было заметно, что в иной обстановке он нашел бы, что сказать о "слове честном, купецком".

   - Кхе! Значит так, Федор, если я с Гредиславой Всеславной договорюсь, ты едешь сначала в Туров, потом в Клецк. Передаешь Вячке то, что княгиня Ольга посулит, советуешь ему уходить в Пинск и забирать с собой княгиню Елену с княжичем, ну и, конечно, отговариваешь верить посулам полочан. Так?

   - Добро, Кирюш.

   - А если, все же, князь Вячко свою игру вести надумает?
- напомнил о своей версии Алексей.

   - Не выйдет у него ничего.
- Федор отрицательно помотал головой.
- Мономашичи сейчас, как стая волков вокруг лося, между собой грызню начнут только тогда, когда добычу завалят, а заваливать кинутся дружно и беспощадно, ты уж поверь, я знаю, о чем говорю. На ляхов надежды тоже нет. Во-первых, Вячко не отец его Ярослав Святополчич. У того было право на великое княжение, а Вячко этого права после смерти отца лишился. Для ляхов он никто. Во-вторых, у Болеслава сейчас все силы на западе - Поморянию под себя подгребает, и скоро он эти дела не закончит, потому что на те же земли германцы зарятся. Нечего Болеславу на востоке делать.

   Короче, выход у Вячка только один - проявить, г-м... благородство: спасти от полочан дочь и внука великого князя Мстислава и отбиться, как получится, от попытки захвата заприпятских земель. Это и будет истинно княжеским деянием - пренебречь враждой с Мономашичами и поступить, как честному мужу надлежит!
- Федор покосился на Осьму и добавил, слегка повысив голос: - И не искать в сем выгоды, одну лишь славу и воздаяние на Небесах!

   - Угу, там-то, конечно, дождешься.
- Едва слышно пробурчал Осьма, отвернувшись к дверям, потом вдруг встрепенулся и заговорил в полный голос: - То есть, как это в Туров, а потом сразу в Клецк? А в Слуцк - никифорова приказчика упредить?

   - А в Слуцк ты поедешь!
- приказным тоном ответил Корней.
- Возьмешь ладью, холопов, которые на ладье гребцами уже ходили и Петра с его купеческими детишками...

   - А детишек-то зачем, хозяин?

   - Не перебивать сотника!
- Коней рявкнул и глянул так, что Осьма невольно выпрямился и подтянул живот.
- Во-первых, Никифоровы приказчики тебя в лицо не знают...

   - В Пинске знает...

   - Молчать, орясина!!! Федя, будь добр: еще раз пикнет - дай ему в ухо.

   - В какое, в правое или в левое?

   - Кхе! А в любое! Можешь даже в оба, если с одного удара сумеешь.

   - С одного?
- погостный боярин задумчиво глянул на Осьму.
- Если с одного, то надо посередине бить, а это прямо в нос получится. Или по маковке.

   - Да хоть в межкрылье, лишь бы не перебивал. Кхе... так, о чем это я? Да! Для приказчиков ты, Осьма, чужой человек, а Петруха старший сын хозяина, наследник. Совсем по-другому разговор пойдет. Ну, а остальные отроки... пятнадцать самострелов на ладье, случись что, лишними не будут. Да и погрузить-выгрузить ребята помогут. И для дела польза и им учеба. Понял?

   - Понял, хозяин... только... это самое...
- Осьма с опаской глянул на Федора.
- Не поместятся все на ладье. Две смены гребцов - двенадцать человек, да полтора десятка отроков, ладья-то малая, а товара надо нагрузить побольше, чтобы и в Слуцке и в Пинске ни у кого сомнений не было, что мы торговать, а не зачем-то другим пришли.

   - Значит возьмешь только одну смену гребцов, а вместо второй отроков на весла посадишь, не справятся, так пусть по двое гребут, приспособишься, в общем. Приказ тебе будет такой: передать весть Никифору и заодно как следует разнюхать, что в заприпятье творится, особенно в Пинске. Не появлялись ли там полоцкие послы или соглядатаи, как себя князья ведут, не ходит ли каких слухов, как торговля идет - обыкновенно или не так как всегда. Этому-то тебя, надо понимать, учить не надо. Пойдешь на ладье сначала в Слуцк, потом в Пинск...

   - Это ж кругаля какого давать...

   - Федюша...

   - Молчу, хозяин, молчу, молчу!

   - Вот и молчи. Так... вроде бы все сказал. А, да! Товар возьмешь у Михайлы в крепости - доски, всякое другое, что они там в мастерских делают. Надо прикинуть, какой прибыток от хозяйства Кузьмы может быть. Этому тебя тоже учить - только портить. Со сборами не тяни, нам сведения точные нужны, и быстро, чтобы готовыми быть.

   - Э-э, хозяин, можно спросить?

   - Спрашивай. Федя, не трогай его... пока.

   - Два вопроса, хозяин... даже три. Первый: что покупать с выручки от досок и прочего?

   - Справишься у Ильи и у Кузьмы, они подскажут, что для крепости надо.

   - А у Демьяна? Его же Михайла... Фролыч, городовым боярином в крепости поставил.

   - Едрена-матрена, ну что ты с ними делать будешь? Федь, слыхал? Городовой боярин, туды его...

   - Драть!
- вынес вердикт погостный боярин, потом подумал и добавил: - Но, раз уж назначен, пусть учится!

   - Верно!
- подхватил Корней - Пойдешь со своей заботой к Демьяну, да повъедливей так, поподробнее... потом расскажешь, какая у него при этом рожа была, да догадался ли он Илью с Кузьмой для совета призвать.

   - Вот-вот, Кирюш, - согласился Федор - знаешь, а ведь может из такой учебы польза получиться, годика через два такие тебе помощники вырастут... эх, нет у меня сына, ей богу, послал бы его в твою воинскую школу.
- Федор горестно вздохнул.
- Но выдрать за самовольство, все равно, надо!

   - Второй вопрос, Корней Агеич: - Осьма поколебался, но потом, все-таки решился спросить: - Нельзя ли мне по пути семью из Турова забрать. Случь Северная в Припять почти напротив Турова впадает, много времени это не займет...

   - Кхе! А говорил, что на ладье места мало! Ох и жук ты, Осьмуха!

   - Так обратно же не с досками поплывем, ну или не со всеми досками, место и освободится...

   - Да ладно, забирай, что с тобой поделаешь... но время не тянуть! И это... отроки в Турове, наверняка, станут проситься отпустить родню проведать. Не пускать, потом не соберешь, застрянешь на несколько дней! Построже там с ребятней, построже!

   - Управлюсь, хозяин, не впервой. А третий вопрос... даже и не вопрос, а совет. Боярин Федор Алексеич, ты бы посоветовал Пинскому и Клецкому посадникам... ты же их знаешь, наверно, они же еще Мономахом посажены, князь Вячеслав заменить своими не успел...

   - Да знаю я, кто чего успел! Говори толком!

   - Я к тому, что князья там сидят на кормлении, так что податями посадники занимаются...

   - Да что ты крутишь? Знаю я, кто чем занимается!

   - Вот и подговорить бы их, чтобы в этом году подати пораньше собрали. Пусть не целиком, пусть даже хлеб не обмолоченный, а в снопах, но зато, когда полочане нагрянут, да надумают что-то с округи взять, то получится, что они подати по второму разу содрать желают, а им же со смердами и боярами ссориться нельзя.

   - Кхе! Верно придумал! Федь, ты посадникам, да и князьям так и обскажи! Заодно и запасы на случай осады пополнят. Молодец, Осьмуха!

   - Боярин... Федор Алексеич, - каким-то, совершенно нехарактерным для него деликатным тоном, обратился к Федору Алексей - я все насчет ляхов думаю... прости, что о неприятном напоминаю, но ты ведь с князем Мазовецким знаком был. Может быть, если намекнуть ему, что про их замыслы нам известно...

   - Тьфу, что б тебя!
- Вопреки ожиданиям Алексея, на лице Федора отразилось не горе от давней потери, а досада.
- Откуда знаешь? Анюта натрепалась? Ох, языки бабьи! Нет никакого князя Мазовецкого и не было! Был каштелян Венцеслав, князем себя звавший самовольно, потому, что мазурские земли и титул были ему обещаны братом короля Болеслава Збигневом. Убил Болеслав брата, сначала ослепил, а потом убил, а вместе со Збигневом сгинули и все, кто его поддерживал, в том числе и Венцеслав!

   Треплются, сами не зная о чем! Не был Венцеслав князем и быть не мог, потому что не из княжеского рода происходил. Это мы Болеслава, на латинский манер, королем зовем, а сами ляхи его великим князем величают, все, как у нас. Поляки - те же поляне - ветви одного рода славянского. Как у нас нет князей нерюриковичей, так и у них не может никто в князья вылезти, не будучи княжеского рода.

   Ходят, правда слухи, что король Болеслав хочет земли сыновьям раздать, тогда, может, и появится настоящий князь Мазовецкий. А намерение ляхов сходить к нам за холопами, скорее всего связано с тем, что Болеслав раздает верным людям земли, с населением или без оного, а за это они обязаны ему воинской службой. Тут намекай, не намекай... да и намекать-то некому - в Плотске{{ Плотск на Висле - в то время столица Мазовии. Варшавы еще не было, на ее месте стояло несколько мелких поселений.}} хозяина сейчас нет.

  

   - Ладно!
- подвел итог Корней.
- С этим делом пока заканчиваем, привезете новые вести, будем дальше думать, а теперь давайте-ка с соседушкой нашим - Журавлем - решим, как разбираться. И учтите: разбираться надо быстро, потому что, когда мы с полочанами ратиться уйдем, эта гнида на Ратное напасть может.

   - А нападет ли?
- совершенно неожиданно спросил Осьма.
- Зачем ему это?

   - То есть, как это зачем?
- Корней аж вздернулся от удивления.
- Ратников-то в селе не будет, приходи и делай, что захочешь!

   - А зачем?
- уперся купец.
- В чем его интерес - на Ратное нападать?

   - Опять ты о выгоде, Осьмуха, я же сказал...

   - А ни чести ни славы, с бабами да детишками воюя, не заслужишь, - Осьма развел руками, словно извиняясь за отсутствие "благородной" тематики в его аргументации - значит, только интерес, выгода. Так в чем она? Холопов нахватать? Село сжечь? Крепость разрушить? Он что, дурак - не понимает, что вы, возвратившись, с ним за все сторицей разочтетесь? А что другое Журавля еще заинтересовать может? Великую волхву убить? Так на него после этого все Погорынье поднимется, а может быть, и не только Погорынье!

   Корней Агеич, ты же сам говорил, что думать сначала надо о том, что хочет противник, а потом, как его намерениям противостоять. Так? Так! А чего Журавль хочет? Мне так думается, что больше всего ему желательно и дальше незаметным и неизвестным оставаться. Сидит себе в глуши за болотами, податей не платит, князьям не служит, народишку потихоньку себе прибавляет - где посулами, где хитростью, а где и силой. Богатеет, сильнеет, да ждет, пока волхва Гредислава с ним мириться надумает. Зачем ему шуметь, внимание к себе привлекать?

   - Кхе! А кто соглядатаев к нам подсылает?
- вопросил Корней прокурорским тоном.
- Кто дозорных возле Куньего городища побил, кто Михайлу чуть не прикончил, заставу у болота вырезать собирался? Это ты называешь: "внимания к себе не привлекать"?

   - Да!
- казалось бы вопреки всякой логике, согласился Осьма.
- В двух первых случаях людишки Журавля сами опростоволосились, приказа на нападение они не имели. У куньего городища они в ваш стан полезли, чтобы куньевского волхва выручить или убить. Глупость! Вам бы и в голову не пришло того волхва о Журавле расспрашивать, потому что вы про него и не знали. И Михайла на "пятнистых" сам случайно наехал, а они опять глупость сотворили - прямой след к болоту оставили. Ушли бы в другую сторону или следы скрыли, что бы ты подумал? Да что угодно, только не про Журавля! А вот нападение на заставу, конечно, его приказ, но куда они шли? Почему думаешь, что в Ратное? А, может, к волхве?

   - Кхе! И чего ж он тогда к нам соглядатаев засылает?

   - А как же ему не засылать?