Отражение

Рассудительная часть Обузы, та, что досталась от отца, веско говорила: «Забудь». Дерзкая материнская требовала порвать к чертям планы гнилого художника и спасти нимфетку. Ярость Лаврича дерзкая часть оставляла за скобками, уверяя: «Само как-нибудь рассосется», что полностью соответствовало лихому материнскому характеру.

И надо же такому случиться, что именно в разгар метаний Виссариону позвонил Граппа.

– Да?

– Бро, привет! Как бизнес? Все пучком? Доходы растут?

«Пучком»? «Бро»?

В эту секунду Обуза окончательно понял, что ему до тошноты не нравится манера общения будущей рок-звезды. И никогда не нравилась.

– Я тебе звонил, – сухо сообщил Виссарион, так и не справившись с неприязнью. Но собеседник ее не почувствовал – он был слишком увлечен собой.

– Бро, все так завертелось после вчерашнего, голова идет кругом, – расслабленно поведал Граппа. – Прикинь: песенка понравилась! Мне реально оборвали трубу, и сегодня у нас, в натуре, концерт в крутом клубняке! Прикинь! Сет на целый час!

– Кто о нем договорился?

– Э-э… – Граппа сбился, видимо, даже он почувствовал неловкость, но через секунду продолжил прежним тоном: – Бро, серьезно, я говорю: голова кругом. Улет в натуре. Постоянно кто-то звонит и что-то предлагает. Мы только соглашаемся… А тут такая удача, клуб центровой, это реально бомба, бро.

– Я понимаю.

«У меня ведь не было с ними контракта. Они ничем мне не обязаны… Грустно? Грустно. Но быть продюсером – это не только упрашивать друзей дать подопечным шанс. Это много больше. Намного больше. Это то, к чему, как правильно сказала Настя, у меня нет никакого таланта. Дело даже не в том, что я не умею: мне просто скучно».

– Где моя машина? – поинтересовался Обуза, справившись с желанием наорать на бесчестного подопечного.

– Что?

– Машина где?

– А. – Граппа вновь замялся. – Бро, ты не против, если я отдам ее завтра? Мою никак не починят…

Будничная наглость выглядела так жалко на фоне происходящих событий, что букинист даже скривился в презрительной гримасе:

– Хорошо, катайся пока. Я перезвоню.

И положил трубку.

И подумал о том, что ему все равно: группа, предательство, появление нового хита, шоу-бизнес – ничего из этого не занимает его так, как судьба незнакомой девочки. Только она действительно имеет значение, потому что все остальное – мишура на дереве жизни. У кого-то она яркая, у кого-то – тусклая, но рано или поздно все понимают, что какой бы она ни была, она – малозначимая.

Виссарион надел свой тонкий плащ, шляпу, взял портфель и вышел из магазина, не забыв повесить на дверь табличку: «Закрыто».

– Дорогая, солнце скоро зайдет, – произнес Бергер, с удовольствием разглядывая плещущуюся в ванне девушку. – А я хочу увидеть тебя в студии.

– Только увидеть? – игриво рассмеялась Галя.

– Не буди во мне зверя.

– Почему? Я бы не отказалась от новой встречи с ним. – Она потянулась и томно прикрыла глаза. – Твой зверь великолепен.

Ее слова прозвучали так, что Генриху стало по-настоящему приятно, как когда-то давно, когда чувства еще не умерли, а эмоции были искренними. Прозвучали так, что ему захотелось прыгнуть в ванну прямо в одежде и позабыть обо всем. Как это случилось два часа назад на тумбе, потом на диване, потом на полу, где они перемазались краской, потом где-то еще, потом снова на диване, а потом изумленный Бергер понял, что прошло целых два часа, а он не хочет отпускать из объятий девушку.

Не хочет, и все.

Но отпустил…

– Мы ведь никуда не торопимся? – Галя изогнула правую бровь.

– Поймаем последние солнечные лучи, поработаем, а потом вся ночь в нашем распоряжении, – пообещал Генрих, после короткой паузы.

– Вся-вся?

– На завтра тебе тоже придется сказаться больной.

– С удовольствием.

Он поцеловал девушку еще раз, потом еще, крепче, почувствовал ее руки на шее и с трудом отказался от вновь накатившего желания прыгнуть в ванну. Сказал:

– Жду в студии.

И вышел.

И признался себе, что следующие два часа станут самыми сложными в жизни. Следующие два часа ему придется ломать себя, неожиданно вспомнившего давние времена, когда чувства еще не умерли, а эмоции были искренними. Он станет себе противен. Он будет себя презирать.

Но контракт подписан, суровый дьяк-меченосец ждет исполнения мечты.

Сегодня.

Генрих остановился напротив прекрасного замка, который сейчас вызывал у него глухую ненависть, с трудом удержался, чтобы не плюнуть в «индивидуальный рай Лаврича», взял телефон и набрал номер Девяткина, командира нанятых на сегодняшний день головорезов.

Бергер не верил, что после сделанного внушения Обуза рискнет мешать, но решил подстраховаться.

– Скучаете?

– Отдыхаем, – ухмыльнулся наемник. – Мы не часто получаем деньги за то, чтобы просто сидеть в машине.

Но художник не поддержал шутку, настроение не то.

– Окружайте дом и не пропускайте никого, – приказал он, отворачиваясь от полотна. – Мне нужно два часа.

– Они у тебя есть, – спокойно ответил Девяткин и отключился.

Бергер подошел к окну, посмотрел на вышедших из фургона головорезов, их было пятеро, включая командира, и угрюмо протянул:

– Решение принято.