Отрава

Поп Илья в летнем подряснике из ярко-зеленаго люстрина, пожелтевшаго под мышками и на лопатках, ходил из угла в угол по комнате, выходившей тремя окнами на широкую шатуновскую улицу. В переводе это значило, что батюшка совершенно здоров. Завидев нас, он выглянул в распахнутое окно и улыбнулся своею застенчивою улыбкой.

-- А мы насчет квасу, о. Илья,-- обяснял Вахрушка, шмыгая в калитку.-- На перепутье, значит, телячья голова:

Поповский новенький пятистенный домик стоял как раз напротив церкви. Новыя ворота вели во двор с новыми службами и новым крылечком, которое всегда стояло растворенным настежь, точно приглашая в гости к попу званаго и незванаго. Но сам двор был совершенно пуст, не в пример всем остальным поповским дворам, переполненным до краев разною живностью,-- поп Илья вдовел лет пять, детей не имел и разорил все хозяйство. Оставалась всего одна курица, спасавшая свою жизнь где-то под крыльцом. Вахрушка неоднократно покушался изловить ее, но "дошлая птица" отличалась большою предусмотрительностью и точно проваливалась сквозь землю в самый критический момент.

Пока мы снимали разную охотничью сбрую в задней каморке, поп Илья разговаривал с Пименом Савельичем, который понуро стоял перед окном.

-- Не по лесу грех ходит,-- повторял он.

-- Да, всеконечно,-- бормотал о. Илья, разглаживая черную бородку.

Средняго роста, коренастый и плотный, поп Илья так и дышал деревенским здоровьем, которому нет износу. Его портило только опухшее лицо и сквозившая на макушке преждевременная лысина. Близорукие, выпуклые глаза смотрели как-то удивленно. Шагая по своей зале, поп Илья имел привычку постоянно прятать руки в карманы или просто под полу зеленаго подрясника.--

Когда я вошел в залу, Пимен Савельич простился с попом Ильей и побрел своею дорогой, раскачиваясь на ходу.

-- Ну что, как дела, о. Илья?-- спрашивал я, чтобы начать разговор.

-- Ничего, скверно... Жаль мужика. Мужик-то хороший!..

-- Следствие производят?

-- Да.

Поп Илья не отличался разговорчивостью и заменял слова усиленною ходьбой. Кроме того, ему, видимо, не хотелось говорить о случившемся.

-- Ведь про Отраву разсказывают ужасныя вещи?-- попытался я еще раз завести разговор.

-- Не наше дело.

-- Да ведь все же об этом кричат, о. Илья?

-- Один Вахрушка болтает... Не наше дело...

Эта полная безучастность удивила меня. Живя в деревне, нельзя чего-нибудь не знать, тем более, что здесь выдавалось вопиющее дело.

-- Вы у Антоныча остановились?-- спрашивал меня о. Илья.

-- Да. А что?

-- Так. У него полон дом теперь гостей: становой, следователь... Вы оставайтесь у меня.

-- Благодарю.

Старушка-родственница, заведывавшая несложным хозяйством попа Ильи, подала две бутылки холоднаго поповскаго квасу, о котором мы мечтали целый день. Вахрушка припал губами прямо к горлышку и выпил всю бутылку.

-- Скусен поповский квас, телячья голова!-- похвалил он, вытирая свои тараканьи усы рукавом рубахи.-- Не то, что наш, крестьянский.

После сиденья на солнопеке, прохлада поповскаго дома так и тянула отдохнуть. Улица была совсем пуста. Даже собаки -- и те попрятались по тенистым уголкам. Вахрушка перехватил какой-то закуски на кухне и ушел отдыхать в сарай. Обедать с нами он ни за что не хотел остаться по особой мужицкой деликатности.

-- Нет, уж я, телячья голова, лучше в куфне чего поищу,-- обяснил Вахрушка.--Не привычны мы, чтобы с господами компанию водить... Как раз еще подавишься, телячья голова!

-- Перестань ты, Вахрушка, дурака валять...

-- Нет, уж в куфне... Оно способнее. Вот насчет водочки, телячья голова, ежели такая милость будет... это мы весьма даже принимаем.

Поп Илья махнул рукой на купоросившагося гостя, который теперь "приупищился" не спроста: вы будто господа, а мы будто мужики,-- ну, все-таки у нас свое понятие есть. Мужик сер, да ум-то у него не чорт сел. Вахрушкин гонор поднимался на дыбы по самым ничтожным поводам, как было и сейчас. Самое лучшее, как всегда в таких случаях, оставить его одного,-- гонор так же быстро спадал, как и накатывался. Впрочем, эта Вахрушкина политика скоро обяснилась: через полчаса в поповский дом нагрянули настоящие господа -- следователь, Василий Васильевич, высокий, сгорбленный господин в пенснэ, толстый и лысый доктор

Атридов, старичок-становой Голубчиков. Гости только-что кончили следствие и завернули к попу "стомаха ради", как обяснил Атридов, нюхая воздух своим приплюснутым жирным носом.

-- Это чорт знает, что такое!-- повторял Василий Васильевич, шагая по комнате.-- Целая лаборатория всевозможных ядов у этой старушонки... И заметьте: все растительные яды, которые и доказать на трупе в большинстве случаев трудно.

-- Друг мои, я вам вперед говорил...-- скороговоркой отвечал доктор, обнимая Василья Васильевича.-- Уж я знаю, друг мой. Заметили, какое у ней лицо? Настоящая колдунья!.. Нос крючком, глаза горят, как у волка, и хотя бы бровью повела.

Старичок-становой сокрушенно вздыхал, посматривая на дверь, откуда должны были появиться поповския наливки и приличная случало снедь.