Отпущение грехов

Прочитав послание, я, повинуясь какому-то позыву, вышел в коридор и осмотрелся. Здоровяк, похоже, спускался в лифте, потому что механизм негромко гудел. Из соседнего номера слышались приглушенные голоса – скорее всего, оставленные там гэбэшники вели беседу. Стараясь ступать неслышно, я добрался до лестницы и прыжками помчался вниз.

Лифт остановился. Потом послышались шаги. На несколько секунд они затихли и здоровяк перекинулся с кем-то – думаю, с администратором – парой фраз. Это дало мне возможность сократить расстояние – когда скрипнула дверь, я выскочил на последний пролет. И застыл. Потому что имел возможность видеть оттуда все, что было в холле и все, что происходило снаружи, сам при этом оставаясь в тени, абсолютно незаметный.

Здоровяк постоял немного на крыльце – дурацкая привычка, которой повинуется девяносто человек из ста, я в том числе – и пошел дальше. Спустившись вниз, взял круто вправо, чтобы хоть немного слиться с кустами, которые с этой стороны были почти не повреждены взрывом и по-прежнему возвышались китайской стеной.

Но его все равно было хорошо видно – здорового парня на фоне зеленых насаждений. Потому что затемненные стекла, которые раньше создавали почти интимную полутень у нетронутого еще входа, были теперь выбиты, а вставить новые, понятное дело, не успели. И я прекрасно разглядел все, что произошло дальше, тем более что в какой-то мере это для меня неожиданностью не стало. Собственно, я и покинул свой номер именно для того, чтобы увидеть нечто подобное. И угадал.

Здоровяк дошел до подъездной дорожки, свернул на тротуар и направился к одиноко стоящей машине, все так же держась поближе к густому кустарнику. А потом взмахнул руками и свалился в него. Некоторое время плотно переплетенные ветви выдерживали тяжесть большого тела, потом уступили напору и, уже мертвый, он скрылся в зарослях. Наружу остались торчать, полагаю, одни подошвы. До утра – под этим смело можно было подписаться – его никто не обнаружит и не хватится. Чистая работа.

Чистая еще и тем, что никаких посторонних звуков я не услышал. Ни малейшего хлопка. Кто бы там ни был, а работал явно из винтовки. Для пистолета открытое пространство – совершенно безлюдное – было слишком велико. А стрелять одиночными из автомата в такую неверную – в смысле ночного времени – мишень было неудобно. Даже если пользоваться при этом инфракрасным прицелом. Я склонялся к мысли, что прицел все же был задействован, но не на автомате, а на винтовке. А она, в свою очередь – согласно моим предположениям – находилась в руках Гаврилы Сотникова. Потому что слишком ювелирно все было проделано – грохнуть человека с одного выстрела, безо всякого шума, когда на дворе стоит тьма – хоть глаз выколи. Можно, конечно, послать кого угодно, ежели оружие с оптикой, но зачем рисковать, когда под рукой имеется охотник-промысловик, чья профессия в том и состоит, чтобы всаживать в цель пулю за пулей, невзирая на то, какое на дворе время суток?

Я развернулся и пошел обратно. Уж не знаю, что задумали сектанты – снимать всякого, кто попытается выйти ночью из гостиницы, или только сотрудников ФСБ, включая, по неведению, меня – но одно понял наверняка: полковник Ацидис все-таки допустил ошибку, решив, что «Вестники Судного дня» не будут активно охотиться за мной, когда поймут, что я под опекой ФСБ. Не принял во внимание, что имеет дело с фанатиками, которые станут охотиться на самого Сатану, окажись он на их пути.

Мне не нравилась такая фанатичная решимость. Главным образом потому, что самым непосредственным образом угрожала моему драгоценному здоровью. И я собирался прекратить это безобразие, пока оно не зашло слишком далеко.

Поднявшись в номер, я разметал постель, взломал тайник и выгреб из него с десяток пистолетных обойм. Черт его знает, с чем придется столкнуться нынешней ночью. Но мины брать не стал. Шестиствольный пулемет – тоже, решив, что такие радикальные меры даже в отношении сектантов слишком радикальны.

По давней, хотя и непонятной традиции, я присел на стул перед дорогой. Почему-то подумалось, что она будет дальней, эта дорога. Может даже, слишком дальней – длиннее, чем мне хотелось. Ну, будущее покажет, так это или нет.

Я прислушался. Гостиница на удивление быстро оправилась от шока и вернулась к привычному образу жизни. Постояльцы, как обычно, пьянствовали в ресторане, что располагался на первом этаже. Оттуда долетали гул голосов и приглушенная музыка. Первый час ночи – разве это время для тех, кому хочется хорошо посидеть? Словно не остывало сейчас в кустах тело только что убитого здоровяка-гэбэшника. Словно и не было сегодня кровавой бани, устроенной в ружинском номере свихнувшимся сектантом. Какая-то противоестественность была в том, что после всего случившегося «Сибирь» продолжала жить в прежнем режиме. Будто находилась в ином измерении и происходящее в этом мире ее не касалось.