Отметить день белым камешком

Конферансье предложил желающим сыграть в новую американскую игру: "Это очень развивает брюшной пресс... Сначала мы покажем вам это с моей девочкой". Вышла "девочка", молоденькая актриса в купальном костюме. В руках у нее длинная алюминиевая палка, сантиметров восемьдесят, а с двух концов укреплены пластмассовые растопыренные пальцы. Партнеры упирают себе в живот эти пластмассовые пальцы и начинают раскачивать палку, посредине которой вертится колокольчик. Хохот в зале неистовый: в этой игре совмещены и "сексуальные" и "музыкальные" моменты. На сцену вышло семь-восемь пар. (Смешно: колокольчики звенят, напоминая ямщицкий перезвон, знакомый нам теперь только по историческим фильмам...)

Потом начался балет "Белая церемония". Поначалу это было занятно, особенно буддийская музыка, - где-то перекликалось с манерой режиссера Куросава, - а потом, постепенно, все это перешло в затяжной театрализованный стриптиз. Я спросил Накамото, какой смысл тратить театру так много времени на чистую развлекательность, когда спектакль "Свинцовые отношения" по-настоящему интересен сам по себе.

Накамото ответил:

- Мы смотрим европейские спектакли всего двадцать лет. Народ не привык к вашему стилю. Произошла серьезная ломка традиционных представлений об искусстве. Для того чтобы искусство подействовало, оно должно быть подобно большому драгоценному камню в обрамлении маленьких полудрагоценных камешков.

...Мы поднялись из театра на улицу, прошли мимо десятка мальчишек-хиппи, которые, закутавшись в плащи, спали на асфальте около метро, накурившись марихуаны. Заглянули в харчевню "Отако" (своеобразный "ресторан ВТО" японской столицы). Здесь очень дешево, шумно, демократично. Язык здесь намеренно грубый, рожденный "слэнгом" "подпольного" кинематографа, для которого нет запретов. Приходят сюда разные люди - и полицаи, и миллионеры, и проститутки; очень много ультралевых, некоторые мальчики сидят с громадными значками Мао на груди.

К нам подошел знакомый Накамото, режиссер "подпольного" кино. Разговорились.

- Наша концепция? - переспросил он. - Никаких условностей. Все условности буржуазны. Вместо всех религий, которые нужно уничтожить, следует ввести обязательную для всего мира новую религию, бога которой зовут Правда. - Он протянул мне свою визитную карточку, сделанную из сандалового дерева. - Я готов вам показать, как мы работаем. А сейчас, извините, спешу. Съемки. Я нашел двух пьяных шлюх, они согласны показать перед объективом занятную сценку бесплатно...

Накамото взял меня за руку и повел в дальний уголок дымной, шумной харчевни. Он перекинулся двумя словами с официантом, попросил его:

- Пожалуйста, дай нам каракатицу и хорошего чая.

Официант неожиданно по-солдатски щелкнул каблуками и сделал идиотское лицо.

- Сделаю по системе Станиславского! - отрапортовал он басом.

Я недоуменно посмотрел на Накамото.

- Это мой ученик по театральному институту, - рассмеялся тот. - Утром учится, а вечером и ночью здесь. Жить ему негде, он приезжий, из Хиросимы, родители бедны, стипендии нет, поэтому он устроился сюда на работу. Хозяин здесь меценат, он дает ему и койку. Так что парень может отдохнуть - после двух ночи и до шести утра.

Каждого посетителя, который входит, служащие ресторанчика встречают громким, обязательным в Японии возгласом радости.

Названия блюд написаны на старинных длинных деревянных табличках, развешанных на закопченных стенах. Табличками официанты ловко играют - словно кастаньетами.

Я сказал Накамото о японском "врожденном артистизме". Он снова посмеялся:

- Так ведь все служащие ресторанчика или актеры, или студенты театральных училищ.

Подошли два режиссера из "новой волны" - Кобо и Эйнасике. Их бога зовут Фрейд: "Миром движут лишь две силы - потенция и импотенция".

- Ведь в истории мира не было ни одного старого революционера, - говорит Кобо. - Только молодые...

- А Мао? - спросил Накамото.

- Он реформатор, отнюдь не революционер. Он воспользовался революционной силой юношей, полных огня и желания, чтобы сломать своих соперников - таких же импотентов, как он сам.

- Ваше кредо в искусстве?

- Я хочу препарировать социальное положение нашего общества, рассматривая его через призму сексуальной ущербности народа - от стариков до детей, от нищих до мультимиллионеров. Наш, азиатский, Фрейд страшнее, чем ваш, европейский, потому что если европейский фрейдизм сейчас вырождается в гимн бессилию, слабости и опустошенности, то наша японская вариация на эту же тему должна устрашить мир своей силой, мускулами и прищуром яростных от гнева глаз.

(Возвращаясь домой - метро уже закрылось, - убедился, что токийских и московских шоферов роднит только одно: ни тот, ни другой ночью не останавливаются.)