Открытое море

Сарохтин с минуту полюбовался на свое новое судно, затем решительно прошел на палубу. Он уже чувствовал себя здесь полноправным хозяином.

Капитан «Геленджика» Лукьянов «сидел на чемоданах». В каюте царил тот беспорядок, который так хорошо знаком всякому моряку, хоть раз надолго покидавшему свое судно. Человек прожил на нем годы, и каюта стала его домом. Каждая вещь имела свое определенное, постоянное место. А когда понадобилось уходить с судна, вещей неожиданно оказалось так много, что уложить их при всем желании некуда. В каюте громоздились какие-то картонные коробки, кульки, чемоданы, валялись пустые банки с яркими этикетками, обрывки шпагата, бумажки.

Лукьянов очень обрадовался, увидев Сарохтина, входившего в каюту. Они были знакомы раньше.

— Наконец-то! А я уж потерял всякую надежду на отпуск. Два года жду. Всё обещают. У меня всё подготовлено к сдаче. Осталось только подписать капитанский акт.

Лукьянов был возбужден и весел. Чувствовалось, что он живет уже где-то вне судна.

Юрию Николаевичу хотелось спросить Лукьянова о многом, но тот торопился и отвечал на всё общими фразами: «В порядке»; «Как обычно»; «Ничего особенного».

Сарохтин просмотрел документы. Потом они с Лукьяновым обошли судно. По пути Лукьянов знакомил нового капитана с членами команды. Теплоход понравился Сарохтину. Везде была идеальная чистота. Видно было, что за судном хорошо и с любовью ухаживают.

Через час капитаны снова поднялись в каюту, и Сарохтин подписал акт. С этого момента за всё происходящее на судне отвечал он. Лукьянов облегченно вздохнул, достал из шкафчика бутылку коньяка и налил две объемистые рюмки.

— Ну, Юрий Николаевич, желаю тебе счастливого плаванья. Три фута под килем!

Без этой старой традиции вряд ли обходилась какая-либо передача судна. Капитаны чокнулись и выпили.

— Александр Иванович, скажи мне, что представляют из себя твои, а теперь мои помощники? — спросил Сарохтин, ставя на стол рюмку.

— Помощники? Хорошие. Второй и третий — молодые, старательные. Старший — Голубин. В годах. Отличный моряк. Только, знаешь, он чувствует себя обиженным. Рассчитывал принять «Геленджик», а прислали тебя. Я его сам рекомендовал в капитаны, да инспекция не пропустила. Диплом «короткий».

— Я сюда не просился, — усмехнулся Сарохтин.

— Понятно, понятно. Ну, это как обычно — обиженный всегда ищет непосредственного виновника его неудачи.

— Конечно, — согласился Сарохтин. — Еще один вопрос: как управляется «Геленджик»?

— Управляется не особенно важно. Он плохо идет на ветер, если дует сильно. Да в общем, ничего страшного. Пустяки. Привыкнешь. Советую грузить его на ровный киль, чуть-чуть чтобы сидел на корму. Тогда он управляется лучше. Выпьешь еще?

— Нет, благодарю. Ты-то свободный, а я на службе. На судне не пью. Так уж я воспитан.

— Хорошо воспитан, — засмеялся Лукьянов, — это и мое правило. Ну, а я еще одну перед уходом выпью. Твое здоровье!.. Теперь всё. Ухожу.

Лукьянов уехал. Юрий Николаевич остался один. Он сидел в неубранной каюте и думал о том, что надо поближе познакомиться с людьми, с которыми ему придется работать.

Удастся ли ему завоевать симпатии и уважение этих людей?

Видимо, на «Геленджике» Лукьянова любили. Юрий Николаевич видел, как капитан уходил с борта.

— Александр Иванович! Возвращайтесь к нам скорее! Счастливо отдыхать! — кричали высыпавшие на палубу матросы.

Видел Сарохтин и погрустневшее лицо Лукьянова, когда он, уже садясь в машину, махал им рукой.

Наверное, и ему жаль было расставаться с экипажем, ведь они проплавали вместе более двух лет.

«Лучше бы уж он не пользовался таким авторитетом, — эгоистично подумал Сарохтин. — Мне было бы легче».

Вчера так же тепло провожала его команда «Сибири». Он сжился с ней, каждый человек был ему дорог, много тяжелых и опасных минут переживали они вместе. Это была его родная семья. А тут всё еще ново, неизвестно…

Сарохтин вздохнул и сошел вниз. В маленькой кают-компании за столом, в сдвинутой на затылок фуражке, сидел Голубин и что-то писал. Он только взглянул на капитана и молча продолжал свое дело.

Юрий Николаевич сел напротив и принялся изучать лицо старпома. Оно ему не понравилось. Самодовольное, с крупными чертами, большим носом и черными нагловатыми, слегка на выкате, глазами. Плотный, широкоплечий, он с трудом помещался в изящном вращающемся кресле.

«Как его зовут?» — старался вспомнить Сарохтин, но так и не вспомнил.

— Товарищ Голубин, когда думаете закончить погрузку? — спросил Сарохтин, желая прервать молчание.

— Часа через два, — неохотно отозвался старпом и снова замолчал.

— Команда вся на борту?

— Должна быть вся. Я не считал.

— Напрасно. Перед отходом нужно знать, все ли люди на борту, — тихо, но твердо сказал Сарохтин.

— На то есть вахтенный помощник. А я не вахтенный, — грубо ответил Голубин.

— Но вы старший. За два часа до отхода вы обязаны об этом знать.

Сарохтина раздражал тон Голубина. Он сознательно вызывал капитана на резкость.

— У меня достаточно дел помимо этого.

— Тем не менее я просил бы вас доложить мне о наличии экипажа.