Итак, всеми силами потщимся о практическом делании (добродетелей и подвигов), которыми возводимся к благочестию, что есть мысленная чистота, плод которой — богословское созерцание, естественное (уму). Ибо деяние есть восхождение к созерцанию, как (говорит) проницательный и богословнейший ум (Григория Богослова). Поэтому если вознерадим о делании том, то будем чужды всякого любомудрия, ибо хотя бы кто достиг самого верха добродетели, все равно ему необходимы труд подвижничества, обуздывающего бесчинные стремления тела, и строгое хранение помыслов. И этим способом едва можем мы улучить вселение Христа. Ибо чем больше умножается наша праведность, тем больше возрастает духовное возмужание, и наконец, ум, придя в совершенство, весь прилепляется к Богу и осиявается Божественным светом, — и ему открываются неизреченности таинств. Тогда истинно познает он, где мудрость, где сила, где разум для познания всего, где долголетие и жизнь, где свет очей и мир. Ибо доколе занят он борьбой со страстями, дотоле не имеет возможности насладиться сим; так и добродетели и пороки слепым делают ум, те, чтобы не видел добродетелей, а эти, чтоб не видел пороков. Но когда восприимет он покой от брани и сподобится духовных дарований, тогда, непрестанно бывая воздействуем благодатью, весь соделывается световидным и становится не отклоним от созерцания вещей духовных. Таковой не привязан ни к чему здешнему, но пришел от смерти в жизнь.
Тому, кто восприемлет достоподражательную жизнь и к Богу приближаться ревнует, надлежит иметь непорочное сердце и уста чистые, чтобы слово, исходя из чистых уст чистым, могло достойно воспевать Бога, так как душа, к Богу прилепившаяся, непрестанно с Ним собеседует. Возжелаем же, братие, достигнуть до такой высоты добродетелей и перестанем пресмыкаться по земле, прилепившись к страстям. Подвизающийся и достигший близости к Богу, причастившийся святого света Его и уязвившийся любовью к Нему наслаждается Господним неким и непостижимым веселием духовным, как говорит божественный псалом:
20. Это и больше того рассказывал живший с аввою брат. Но кто не подивится в нем еще и следующему, как доказательству великого смирения его? Будучи удостоен пресвитерства давно-давно и так преискренно коснувшись небесного и жизнью и разумом, он всячески избегал божественных священнодействий, как бремени, так что в продолжение многих лет своего подвижничества он очень редко соглашался приступать к святой трапезе (для священнодействия). Но и Божественных Таин причащаться, несмотря на такую постоянно опасливую жизнь, не причащался, когда случалось ему входить в общение и беседовать с людьми, хотя при этом не говорилось им ничего земного, но одно душеполезное для искавших бесед с ним. А когда намеревался причаститься Божественных Таин, то пред этим долго докучал Богу, умилостивляя Его молитвами, псалмопениями и исповеданиями. Ужасался он гласа иереева, который возглашает при сем говоря: «Святая святым». Ибо в это время, говорил он, вся церковь полна бывает святых Ангелов, и сам Царь сил, таинственно священнодействовав и хлеб и вино претворив в Свое Тело и Кровь, через святое Причащение вселяется в сердца наши. Почему, присовокуплял он, надлежит нам лишь непорочно и чисто, и как бы вне плоти бывая, без всякого сомнения и колебания, дерзать на святое Причастие пречистых Христовых Таин, чтоб сделаться причастными бывающего от них просвещения. Многие из святых отцов видели святых Ангелов, которые остерегали их (от всего неподобного), почему и сами они держали себя в глубоком молчании, не говоря ни с кем.
21. И вот еще что говорил (брат тот), что когда бывала старцу нужда самому продавать свое рукоделие, то чтоб не произошла как-нибудь ложь какая, или божба, или лишнее слово, или другой какой вид греха, если б разговаривать и торговаться, он стоял, притворившись на вид юродивым, и всякий, желавший купить его рукоделие, брал его у него и давал за то, что хотел. Работал он малые корзинки, и даваемое за них принимал с благодарностью, отнюдь ничего не говоря, сей любомудрый муж.
СВОД ОТЕЧЕСКИХ УРОКОВ