Откровенные рассказы странника духовному своему отцу

Я принес мое «Добротолюбие», отыскал статью Петра Дамаскина в 3-й части на листе 48 и начал читать следующее: «Должно научиться призыванию имени Божия более, нежели дыханию, во всяком времени и месте и деле. Апостол говорит: непрестанно молитесь, то есть он учит, чтобы иметь памятование о Боге во всякое время, на каждом месте и при всякой вещи. Если ты что-нибудь делаешь, должен иметь в памяти Творца вещей. Если видишь свет, помни Даровавшего тебе оный. Если видишь небо, землю, море и все находящееся в них, удивляйся и прославляй Создавшего оные. Если надеваешь на себя одежду, вспомни, чей это дар, и благодари Промышляющего о твоей жизни. Кратко сказать, всякое движение да будет тебе причиной к памятованию и прославлению Бога, и вот ты непрестанно молишься, от этого всегда будет радоваться душа твоя. Вот извольте видеть, как такой способ к непрестанной молитве удобен, легок и доступен для каждого, кто только имеет сколько-нибудь человеческих чувств».

Это им чрезвычайно понравилось. Барин с восхищением обнял меня, благодарил, посмотрел мое «Добротолюбие» да и говорит: «Непременно куплю себе такую книгу, я ее скоро достану из Петербурга, а сейчас для памяти я спишу эту статейку, которую ты прочел, сказывай мне». И тут же он скоро прекрасно переписал ее. Потом он воскликнул: «Боже мой! Ведь у меня есть и икона святого Дамаскина». (Это, вероятно, была икона Иоанна Дамаскина) Он взял рамку, вставил под стекло написанный лист да и повесил под иконой, сказав: «Вот живое слово угодника Божия под его изображением будет часто напоминать мне, чтобы исполнять сей спасительный совет в его деятельности».

После этого мы пошли ужинать. За столом по- прежнему сидели с нами все люди — мужчины и женщины. Какое было благоговейное молчание и тишина во время стола! Поужинав, мы все, люди и дети, долго молились. Меня заставили читать акафист Иисусу Сладчайшему.

По окончании их служители пошли на покой, и мы втроем остались в комнате. Вот барыня принесла мне белую рубашку и чулки. Я поклонился в ноги да и говорю: «Не возьму я, матушка, чулок, я их от роду не нашивал, мы привыкли всегда ходить в онучах». Она побежала опять и принесла свой старый кафтан тонкого желтого сукна да и разрезала на две онучи, а барин, сказавши: «Вот у него бедного и опорочки-то почти развалились», — принес новые свои башмаки, большие, которые он сверху сапог надевает, потом и говорит мне: «Поди вон в ту комнату, там никого нет, да перемени с себя белье». Я пошел, переоделся и опять вышел к ним. Они посадили меня на стул и начали обувать. Барин стал обертывать онучами мне ноги, а барыня начала надевать башмаки. Я сперва не стал было даваться, но они приказали мне сидеть и говорили: «Сиди и молчи, Христос умывал ноги ученикам». Мне нечего было делать, и я начал плакать, заплакали и они.

После этого барыня осталась в покоях ночевать с детьми, а мы с барином пошли в сад в беседку. Долго нам не спалось, мы лежали да и поговаривали с барином. Вот он и начал приступать ко мне: «Скажи Бога ради, по самой истине и по совести, кто ты такой? Ты, должно быть, из хорошего рода и только напускаешь на себя юродство. Ты читаешь и пишешь хорошо, и правильно говоришь, и рассуждаешь, этого не может быть в мужицком воспитании». — «Я по сущей правде и чистосердечно рассказывал как вам, так и вашей барыне мое происхождение и никогда не думал лгать или обманывать вас. Да и для чего мне это? А что я говорю, то говорю не свое, а слышанное от покойного богомудрого старца моего да вычитанное со вниманием в святых отцах. Более же всего дает свет моему невежеству внутренняя молитва, которую не сам я приобрел, а милость Божия, да старческое учение поселили ее в мое сердце. Ведь это возможно каждому человеку, — стоит только побезмолвнее углубиться в свое сердце да побольше призывать просвещающее имя Иисуса Христа, — тотчас же каждый почувствует внутренний свет, и ему будет все понятно, даже и некоторые тайны Царствия Божия он увидит в свете том. Да уже и то глубокая просветительная тайна, когда человек узнает эту способность самоуглубляться, видеть себя внутри, наслаждаться самосознанием, умиляться и сладостно плакать о своем падении и испорченной воле.

Благоразумно рассуждать и говорить с людьми — дело не очень трудное и возможное, ибо ум и сердце произошли прежде, нежели ученость и премудрость человеческая. Коли есть ум, то можно его обработать, наукой ли или опытностью, а если нет разума, то никакое воспитание не поможет. В том-то и дело, что мы далеки от самих себя, да и мало желаем, чтобы приблизиться к себе, а все убегаем, чтобы не встретиться самим с собою, и промениваем истину на безделушки, да и думаем: «Рад бы заняться духовным делом или молитвой, да некогда, хлопоты и заботы о жизни не дают времени к этому занятию». А что важнее и нужнее — спасительная вечная жизнь души или скоропреходящая жизнь тела, о котором мы так много стараемся? Вот это то, что я сказал, и приводит людей или к благоразумию, или к глупости».