Откровенные рассказы странника духовному своему отцу

Опять началось молчание. Против меня сидел совершенно слепой нищий из нищеприемницы. Барин кормил его, разрезал рыбу, подавал ложку, наливал ему похлебку. Пристально смотревши, я заметил, что у того нищего всё рот открыт, а язык беспрестанно шевелится и как бы трепещется. Я подумал, не молитвенник ли он, и стал примечать больше.

При самом окончании обеда одной старухе сделалось дурно, ее крепко схватило, и она застонала. Барин с барыней отвели ее в свою спальню и положили на постель. Барыня осталась ходить за ней, священник на случай пошел за запасными Святыми Дарами, а барин приказал запрячь карету и поскакал за доктором в город. Все разошлись.

Я чувствовал как бы молитвенный голод, была сильная потребность молитвенных излияний, а уединения и молчания уже другие сутки не было. Я чувствовал в сердце как будто какое-то наводнение, которое стремилось прорваться и излиться во все члены, но так как я сие передерживал, то и сделалась сильная боль в сердце, — впрочем, какая-то отрадная, требующая безмолвного успокоения и насыщения молитвою. Здесь мне открылось, почему истинные делатели самодействовавшей в них молитвы убегали от людей и скрывали себя в безызвестности, также я понял, почему преподобный Исихий и самую духовную и полезную беседу, но неумеренную, называет празднословием, как и святой Ефрем Сирин говорит: «Добрая речь — серебро, а молчание — чистое золото».

В соображении всего этого, я пошел в нищеприемницу, там все после обеда отдыхали. Я залез на чердак, успокоился, отдохнул, помолился. Когда встали нищие, я нашел слепого и вывел его за огород. Мы уединенно сели да и начали беседовать.

«Скажи Бога ради, на пользу душевную ты творишь Иисусову молитву?» — «Я давно уже беспрестанно ее творю». — «Что же ты от этого чувствуешь?» — «То только, что не могу ни день ни ночь быть без молитвы». — «Каким образом Бог открыл тебе это занятие? Расскажи мне, любезный брат, подробно».

«Вот видишь, я здешний цеховой, промышлял себе хлеб портняжной работой, ходил по другим губерниям, по деревням да шил крестьянскую одежду. В одной деревне случилось мне долго прожить у мужика для обшивки его семьи. В какой- то праздничный день я увидел на божнице три книги да и спрашиваю: «Кто у вас читает?» «Никто, — ответили мне. — Эти книги после нашего дяди: он был грамотей». Я, взяв одну книгу, разогнул где попало да и прочел, как теперь помню, таковые слова: «Молитва непрестанная есть, еже призывать имя Божие всегда, беседует ли кто, или сидит, или ходит, или делает, или ест, или иное что творит, — во всяком месте и во всякое время подобает призывать имя Божие».

Прочитав это, я стал думать, что мне это весьма удобно, да и стал за швейной моей работой творить молитву шепотом, и мне это понравилось. Жившие со мною в избе заметили это да и начали надо мной смеяться: «Колдун, что ли, ты, что все непрестанно шепчешь? Или что заговариваешь?» Я, чтобы скрыть это, перестал шевелить губами, а стал только творить молитву одним языком. Наконец, так привык к молитве, что уже сам язык и день и ночь ее выговаривает, и мне это приятно.

Долго я так ходил, потом вдруг ослеп совершенно. У нас в роду почти у всех бывает темная вода в глазах. Вот наше общество по бедности моей и определило меня в богадельню, которая находится в нашем губернском городе Тобольске. Я теперь туда и отправляюсь. Господа-то остановили меня для того, что хотят дать мне подводу до Тобольска».

«Как называлась та книга, которую ты читал, не «Добротолюбие» ли?» — «Право не знаю, я и не посмотрел заглавного-то листа». Я принес мое «Добротолюбие», отыскал в 4-й части у Каллиста Патриарха те слова, которые сказал он мне на память, да и начал ему читать. «Вот оно самое, — закричал слепой. — Читай-ка, брат, так как это очень хорошо». Когда я дошел до той строки, где сказано: «Подобает молиться сердцем», — он начал приступать ко мне: «Что это значит и как это делается?» Я сказал ему, что все учение о сердечной молитве подробно изложено в этой же книге, в «Добротолюбии», и он с усердием просил меня все прочесть ему.

«Мы вот как сделаем, — сказал я. — Ты когда намерен отправиться в Тобольск?» «Да хоть сейчас», — ответил он. «Так вот что, завтра и я думаю идти в путь, мы и пойдем с тобой вместе, и я тебе все прочту, что относится до сердечной молитвы, и укажу способ, как отыскивать место сердечное и входить в него». «Да как же подвода-то?» — спросил он. «Э, что тебе за подвода, будто невесть сколько до Тобольска, только полтораста верст, пойдем потихоньку, а двоим в уединении-то знаешь как хорошо идти, да и беседовать, и читать о молитве, идя, удобнее».

Так мы и согласились. По вечеру сам барин пришел всех нас звать ужинать, после ужина мы объявили, что со слепым отправляемся в путь и что не нужно нам подводы, чтобы удобнее читать «Добротолюбие». При том барин начал говорить: «И мне очень понравилось «Добротолюбие». Я уже написал письмо и приготовил деньги, чтобы завтра, как поеду в суд, отослать в Петербург, чтобы с первой же почтой мне выслали «Добротолюбие».