Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

– Над чем вы смеетесь? – строго обратился он к заплаканным женщинам и, не дождавшись ответа, которого бы и не последовало, пробрался в свой закуток, где лежали некоторые книги, тетрадки, карандаш и набор географических карт. Взяв самую большую из них, где показана была почти вся Европа, он взялся чертить план дальнейших действий.

– Сейчас немец здесь, – прошептал Юра, ткнув карандашом в Берлин. – Мы на них наступаем вот так.

Юра уверенно провел три жирные линии от Москвы, Ленинграда и Киева в сторону немецкой границы. Подумав, он увенчал эти линии стрелками.

– По пути, конечно, немало падет героической смертью, – воображал Юра. – Но их имена вечно будут звучать в сердце каждого отечественного человека.

Потеряв миллионы воображаемых солдат в битве за Берлин и ожесточенно продырявив острием карандаша половину Германии, он задумался о том, что делать дальше. А дальше советские войска под командованием генерала Мамлеева двинулись на Париж, на подводных лодках высадились в Лондоне, взяв штурмом дворец короля и повесив на нем красный флаг, после чего оккупировали Иберию и Аппенины, а там уж было собрались продвигаться вглубь Африки, но карта предательски оборвалась на самой интересной точке предстоящей экспансии.

С этим планом он пошел обратно к матери, но не застал ее на прежнем месте – видимо, в церковь пошла, подумал Юра. Ему сделалось невыносимо скучно, если не сказать тоскливо, но делать было решительно нечего: схватив томик Гоголя и большой ломоть твердого хлеба, он вернулся в сад – показывать божьей коровке, что Юра Мамлеев умеет читать.

Книжка оказалась неожиданно увлекательной, хотя сперва казалось, что она не взрослая. Дочитав до того, как малоросский кузнец Вакула хитростью оседлал черта, Юра обнаружил, что почти стемнело – первый день войны близился к закату. Читать уже было почти невозможно, да и глаза вместе с мыслями утомились за время чтения. Как же хотелось продолжать, читая хоть бы на ощупь, но зареванная мать грубо звала в дом, чтобы влить в него холодный суп с разваренными клецками и отправить в грязную, пропахшую салом, пылью и потом постель.

Пока что очень далеко громыхала артиллерия, ей поддакивала фашистская авиация. В муках умирали уцелевшие в первые часы защитники Брестской крепости. Студенты превращались в добровольцев, женщины – в зенитчиц; инвалиды пытались доказать, что все руки, ноги, глаза и рассудок у них находятся там, где их изначально расположила природа. На улицы выползали противотанковые ежи, обычные песни спешно переделывались в героические.

Юре не спалось.

Он встал с кровати. Посмотрел на луну. Представил, как мимо нее пролетает черт, погрозил ему пальцами, сжатыми в кулак. Осенил себя крестным знамением, а заодно помолился своими словами, попросив у Господа, чтобы сегодня ему приснилось, чем закончилась «Ночь перед Рождеством».

* * *

«В рассказах Ю. Мамлеева дети живут в ином онтологическом измерении, нежели взрослые. Они – существа другой природы, обладающие бесконечной метафизической мощью»[74]. При желании детские образы в мамлеевской прозе можно толковать и так. В самом деле, довольно очевидно, что в мистической системе Юрия Витальевича ребенок – это тот, кто ближе к небытию, в котором он еще недавно не существовал, чем взрослый человек. Это позволяет «младенцу» трех с половиной лет Никифору из рассказа «Прыжок в гроб» (1997) единственному адекватно контактировать со старухой Екатериной Петровной, которая никак не может умереть.

В большом количестве в прозе Мамлеева присутствуют и характерные девочки: полувоздушные, нездешние существа, служащие проводницами между миром живых и миром мертвых. Такова, например, тринадцатилетняя Наташа, внезапно возникающая в финале рассказа «Дикая история» (1997), чтобы поцеловать отрезанную трамваем голову монстра Андрея Павловича Куренкова: