Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

— В Москве, куда я перебрался в начале нулевых, мне удалось раздобыть вагриусовский сборник рассказов Мамлеева, из которого запомнилась всего одна фраза: «Его волосы были похожи на загробную диссертацию»[455]. Летом того же года я отправился в многодневное путешествие к низовьям Волги, почему-то прихватив с собой одну-единственную книгу — «Блуждающее время», новый на тот момент роман Юрия Витальевича. Из него в моей памяти не осталось уже буквально ни слова, но зато я хорошо помню бредовый ветерок, то и дело шумевший в моей голове, а также старуху, похожую на петуха, которая с криками прогнала меня, не дав переночевать в ее косорылом сарае. С той поры мой интерес к творчеству Мамлеева заметно поугас. «Шатуны», впрочем, иногда откуда-то выныривали: например, однажды я подарил симпатичное адмаргинемовское их издание Ярославу, старшему товарищу, который к тому времени уже прочитал все самые невыносимые книги на свете, включая собрание стихотворений Эллиса (Кобылинского). Я и подумать не мог, что этот орешек придется ему не по вкусу: видавший виды Ярослав с трудом осилил десяток страниц, после чего вышел из себя, выскочил в подъезд и с яростью швырнул книгу в мусоропровод. О том, кто мог потом подобрать ее на свалке, не хочется даже и думать.

Полупанов запустил толстую руку в карман и обнаружил, что заветная пачка денег превратилась в мокрый ком. Но ему уже было все равно. Он схватил двери лифта и раздвинул их. По ту сторону он увидел толстое ребро плиты, разделявшей этажи. На ней стояли чьи-то белые босые ноги, синевшие в полумраке. Даже в темноте он разглядел, как мертвенно бледны были толстые узлы вен, переплетавшие эти отвратительные конечности. Он схватил одну из этих ног, но тут же одернул руку: они обожгли его так, будто он прикоснулся к волне жидкого азота. «Га-га-га! Га-га-га-га!» — естественно, отозвался обладатель этих ног.

— В середине нулевых я, как и многие, пережил увлечение Лимоновым-Дуговым-НБП, но ни Генона с Эволой, ни Головина с Джемалем в руки не брал, а вскоре и вовсе переключился на Альтюссера с Лукачем, так и не успев проникнуться «традиционализмом» как следует, — не унимался голос, который, как теперь заметил Полупанов, доносился не из какой-то одной точки, а из каждого сантиметра стен лифта. — Лет через десять книжному магазину «Фаланстер», где я тогда работал, предложили провести встречу с Юрием Мамлеевым, и мне это предложение показалось интересным. «Живая легенда оккультного подполья, — подумал я, — загробная диссертация, собака с одним глазом!» Мероприятие вышло памятное. Сперва собравшиеся по очереди долго чествовали Мамлеева, потом он долго отвечал на вопросы слушателей про Достоевского и бездну, но по-настоящему занятным было само зрелище, а не речи. Из тех, кто выступал, мне запомнились: Игорь Дудинский, эталонный Носферату, явно гальванизированный свежей чужой кровью; Константин Кедров, дважды номинант на Нобелевскую премию по литературе; Кира Сапгир, писательница в летах и с обширной гематомой вокруг левого глаза, сохранившая фамилию покойного экс-супруга Генриха; Наталия Мелентьева, жена Александра Дугова[456], выступившая с сорокаминутной лекцией о Хайдеггере, которую на самом интересном месте оборвал нетерпеливый Дудинский; наконец, сам Юрий Витальевич в потертом сером пуховике и в знаменитых желтых очках. В общем, зрелище было достойное.

— Кто вы? — без малейшего намека на строгость в голосе спросил Полупанов. — Как вас зовут? Я буду на вас жаловаться.

— Иван Аксенов, — спокойно ответила тьма. — А кому ты собралось жаловаться, старое говно?

— Я буду жаловаться, — сам себе не верил Матвей Петрович, — я обязательно достучусь до вашего высшего начальства.

«Га-га-га! Га-га-га!»

— По окончании встречи слушатели потянулись к Мамлееву за автографами, — завершал свой рассказ голос Ивана Аксенова, который Матвей Петрович теперь слышал лишь самым темным уголком своего сознания. — Не упустил этой возможности и я — откопал на фаланстеровской полке стремное новое издание «Шатунов», отстоял маленькую очередь и протянул мэтру раскрытую книжку, промямлив: «Мы, так сказать, уже в школе…» «Да, да», — тихо, но с явным одобрением отозвался Мамлеев, расписался на титуле и пожал мне руку. Его рука была совершенно холодной. Эту книгу с автографом я никогда больше не открывал, дома не глядя сунул ее в шкаф и только спустя месяцы (если не годы) заметил, что на полке слева от «Шатунов» стоит томик Юрия Бондарева, а справа — Юрия Казакова.

Матвей Петрович перестал плакать. Глаза его округлились настолько, что смогли что-то видеть в темноте. И он увидел, что кнопки в кабине лифта — вовсе не кнопки, а сама панель, на которой они расположены, — вовсе не панель, на которой расположены кнопки. И даже «га-га-га!» в подъезде никакое не «га-га-га!», а нечто абсолютно, запредельно — иное.