Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после

В «Московском гамбите» соблюдены все формальные признаки романа, но в виде совершенно гипертрофированном и как будто вывернутом наизнанку. Здесь есть пресловутая полифония — персонажей даже слишком много, а за их разноголосицей практически невозможно уследить. Здесь есть тайна, Человек с Востока, и загадка Александра Трепетова — но ни то, ни другое не находит ответа, удовлетворяющего читателя. Есть в «Московском гамбите» и мелодрама (болезнь Максима Радова), элементы плутовского романа (приключения рукописей Муромцева и Дорофеева), но все эти сюжетные линии начинаются лишь для того, чтобы не оборваться, но раствориться в нарративе. Даже бесконечные и кажущиеся бесцельными передвижения персонажей, которые могли бы маркировать роман как модернистский или абсурдистский, в итоге устремлены к вполне конкретным целям, пусть и тривиальным: они стремятся попасть в пивную или посмотреть картины в салоне.

Конечно, все это в той или иной степени уже присутствовало в «Шатунах», но дебютный роман Мамлеева, как это ни странно, оказывается более дружелюбным или, если угодно, снисходительным к читателю, нежели «Московский гамбит». В «Шатунах» вязко-рваная форма продиктована их «чудовищным», нездешним содержанием, а читателя уверенно затягивают в болото текста всевозможные аффекты, будь то ужас, шок или хохот. «Гамбит» же, если читать его как традиционный роман, напоминает «Шатунов», из которых высосали кровь, гной и жир, оставив только перемолотый скелет.

Быть может, стоит читать его как мемуарную прозу? Это уже более плодотворная стратегия, но и в этом случае «Московский гамбит» отказывается работать в привычных регистрах. Во-первых, как Валя Муровцев с неизвестной целью перемещает свои рукописи по Москве, так и Мамлеев постоянно смещает реальность в сторону фантазии, причем с не самыми понятными целями. Например, в первой главе приводится точный адрес, по которому расположена коммуналка адожителей: Спиридоньевский переулок, дом 3. В реальности мамлеевский кружок собирался в доме № 3 по Южинскому переулку (ныне Большой Палашевский) — это в пяти минутах ходьбы от адреса, указанного в книге. Действие «Гамбита» разворачивается, если верить рассказчику, в 197… году. Однако в реальности барак, в котором собирался мамлеевский кружок, был снесен в конце 60-х. Таким образом, уже с первой страницы правила «Московского гамбита» становятся более-менее понятными: это книга документальная, но прочитать ее как документ может лишь тот, кто уже знает все, что в этом документе изложено. Постороннему же остается догадываться об истинном содержании романа: читателю отводится роль туповатого милиционера, а то и чекиста, изучающего рукопись на предмет антисоветчины. Роль, пожалуй, не самая приятная, а ее осознание способно вызвать тревогу не меньшую, чем штудирование тех же «Шатунов».

По мере погружения в текст это неуютное чувство лишь усиливается, когда читатель знакомится с целым войском адожителей. Обычный автор обычной мемуарной прозы, как правило, указывает реальные имена своих героев или хотя бы дает намеки, позволяющие без труда понять, о ком идет речь. Мамлеев же, напротив, награждает персонажей далеко не всегда прозрачными псевдонимами, а при их описании ограничивается чуть ли не анкетными данными: имя, фамилия, рост, цвет волос, особые приметы (если есть). В итоге на страницах «Московского гамбита» обитают десятки персонажей, но достоверно установить их прототипы можно лишь в нескольких случаях.

Так, Катя Корнилова, «подпольная царевна московских кружков, женщина лет двадцати семи с мягкими золотистыми волосами и лицом смелым и нежным», — это, несомненно, Лариса «Лорик» Пятницкая, журналистка и диссидентка, которая, по словам Мамлеева, была «вдохновительницей и аккумулятором всех тех идей, включая эзотерические, которые, как шаровая молния, проходили по Южинскому»[326]. Совершенно очевидно, кто скрывается под именем Венички Дорофеева, «автора прославленного мистического романа про алкоголиков», который «потерял единственную рукопись своей второй книги». Можно также с известной долей уверенности сказать, что прототипом эпизодического персонажа Сергея Потанина стал Игорь Холин. Об этом свидетельствуют намеки на то, что он участвовал в Великой Отечественной войне, а также описание его творческого метода: